Просвещение

4. Учение о соответствующих различным формам правления "принципах" (главенствующих политических мотивах) и критика деспотии

Далее Монтескье в рамках сравнительного анализа различных форм правления вводит в оборот идею необходимости спецификации соответствующих каждой из этих форм политических мотивов (у него речь идет о человеческих страстях), т.е. того, что определяет тот или иной специфический образ действий властвующих и подвластных, свойственный им социально-политический modus vivendi. Он называет господствующие в тех или иных формах правления мотивы принципами и рассматривает, согласно своей общеметодологической установке, корреляцию между принципами, природой правления и законами.

Типология "принципов" позволяет Монтескье в рамках исторического подхода установить соответствие той или иной формы правления и широкого круга социальных факторов и явлений. А главное, при сравнении различных типов политических и социальных единств возникают предпосылки для кристаллизации идеи разделения властей: по Монтескье, плюрализм общества, разнообразие политических сил и воль, богатство средств управления, сложность и многоуровневость взаимодействия сил и средств, наблюдаемые в республике и монархии, противостоят унификации, единообразию и механицизму деспотизма, знающего один только страх и воспроизводящего дух рабства. Именно поэтому внешняя простота монархии является только кажущейся, точно так же кажущимся является и ее внешнее сходство с деспотией; монархия остается "организмом", и употребление применительно к ней данного термина не случайно.

Если для поддержания стабильности монархии и деспотии не требуется большой честности (ибо все определяет и сдерживает сила законов в монархии и вечно подъятая длань государя в деспотическом государстве), то народовластие нуждается в добавочном двигателе; этот двигатель - добродетель. Это видно и из античной истории, и из истории попыток установления демократического правления в Англии ХVIII в., и из современного состояния нравов.

В первом случае история наглядно демонстрирует безуспешность инерционных попыток восстановления демократии в период, когда добродетель уже подверглась порче. Во втором случае - безуспешность попыток введения демократического правления, когда главный мотив - не добродетель, а честолюбие. В наши дни демократия невозможна: политические деятели Греции, жившие во времена народного правления, не признавали для него никакой другой опоры, кроме добродетели. Нынешние же только и говорят, что о мануфактурах, торговле, финансах, богатстве и даже о роскоши. Когда исчезает добродетель, всеми сердцами овладевает честолюбие; те же, которые могут вместить и его, заражаются корыстолюбием. Предметы желаний изменяются: что прежде любили, того уже не любят; прежде была свобода по законам, теперь хотят свободы противозаконной; каждый гражданин ведет себя, как раб, убежавший от своего господина; что было правилом, то стало строгостью; что было порядком, то стало стеснением, осмотрительность называют трусостью, корыстолюбие видят в умеренности, а не в жажде стяжаний. Прежде имущества частных лиц составляли общественную казну, теперь общественная казна стала достоянием частных лиц. Республика становится добычей, а ее сила - это власть немногих и произвол всех.

Интерпретация: В данном случае для нас важно подчеркнуть, что Монтескье фактически выходит на понятие политической культуры, а точнее - на темпоральный аспект ценностного аспекта политической культуры: он, как знаток античной истории и историков, естественным для себя образом опирается на тезис последних о "порче нравов", но говорит о другом, формулируя один из важнейших элементов новоевропейского понимания истории - тезис об уникальности историко-временных характеристик в рамках представления о необратимости вектора времени, - ведь он настаивает, что упущено было само время, что желание возвратить свободу было неосуществимо, так как общество не могло принять ее. В связи с этим отметим также и то, что в рамках исторического подхода понятие свободы перестает быть аисторичным и априорно-исходным (предельным, пограничным) и понимается не как простая автономия (самопроизвольность воли), но как гражданская добродетель, накладывающая обязательство законопослушности.

Аристократия как образ правления также предполагает необходимость добродетели. Особенность здесь в том, что добродетель аристократического сословия неустойчива в той мере, в какой ему бывает трудно ограничивать, сдерживать самое себя, подчиняя требованию равенства (перед законом). Эта цель достигается самовоспитанием - либо приобретением выдающейся добродетели, либо в рамках стремления к "внутренней умеренности", а следовательно, и равенству во внутрисословной среде.

Монархия же не нуждается в добродетели. Напомним, что Монтескье с самого начала оговаривает, что он имеет в виду исключительно политическую добродетель, свойственную только республике; Монтескье подчеркивает, что под словом республиканская добродетель он подразумевает любовь к отечеству, т.е. любовь к равенству; это не христианская или нравственная, а политическая добродетель; она представляет ту главную пружину, которая приводит в движение республиканское правительство. Политическая добродетель есть самоотверженность - вещь всегда очень трудная. Эту добродетель можно определить как любовь к законам и к отечеству.

В монархиях, по словам Монтескье, политика совершает великие дела при минимальном участии добродетелей, подобно тому как самые лучшие машины совершают свою работу при помощи минимума колес и движений. Такое государство существует независимо от любви к отечеству, от стремления к истинной славе, от самоотвержения, от способности жертвовать самым дорогим и от всех героических добродетелей, которые мы находим у древних и о которых мы знаем только по рассказам. Ставшие ненужными добродетели здесь заменены законами. Весьма часто встречаются добродетельные государи, но трудно добиться того, чтобы в монархии был добродетельным народ. Очень хорошо известные из печального опыта низкие качества придворных повсеместно и во все времена засвидетельствованы историками. Честолюбивая праздность, низкое высокомерие, желание обогащаться без труда, отвращение к правде, лесть, измена, вероломство, забвение всех своих обязанностей, презрение к долгу гражданина, страх перед добродетелью государя, надежда на его пороки и, что хуже всего, вечное издевательство над добродетелью - и вот, полагаю я, черты характера большинства придворных, отмечавшиеся всюду и во все времена. Но трудно допустить, чтобы низшие были честны там, где большинство высших лиц в государстве люди бесчестные, чтобы одни были обманщиками, а другие довольствовались ролью обманываемых простаков.

Взамен добродетели роль политического движителя в монархии выполняет честь, т.е. сословные предрассудки каждого лица и каждого положения. Монархическое правление предполагает, как уже говорилось, существование чинов и сословных привилегий; природа чести требует предпочтений и отличий. Монархия напоминает систему мира, в котором действуют центробежная и центростремительная силы: честь и приводит в движение все части политического организма, но своим же действием она ставит предел произволу. И разве этого мало - обязывать людей выполнять все трудные и требующие больших усилий дела, не имея при этом в виду иного вознаграждения, кроме производимого этими делами шума?

Деспотические государства не нуждаются ни в добродетели, ни в чести. Деспотия как политический строй, подобно республике, основана на равенстве. Но само это равенство иного рода: это - равенство бесправных рабов.

Деспотия мотивируется страхом. Здесь мы наблюдаем наличие и взаимодействие не двух или многих политических начал, а безусловное господство одного - безграничной власти государя, передаваемой его порученцу. Монтескье отмечает, что люди с большим самоуважением могли бы затевать в таком государстве революции, поэтому надо задавить страхом всякое мужество в людях и погасить в них малейшую искру честолюбия.

Правительство умеренное может по желанию и без опасности для себя ослабить бразды правления: оно держится собственною силою и силою законов. Но если в деспотическом государстве государь хотя бы на мгновение опустит угрожающую руку, если он не может без замедленья уничтожать лиц, занимающих первые места в государстве, то все пропало, так как страх - единственное движущее начало этого образа правления - исчез, и у народа нет более защитникка. Народ должен быть судим по законам, а вельможи - по прихоти государя.

Деспотическое правление как бы механистично, здесь происходит жесткая унификация действий власти и подданных, низводящая человека на уровень животного.

И все же и в деспотических государствах существует сила, которая в иных случаях противодействует воле государя, - это религия: по приказу государя человек покинет своего отца, даже убьет его, но он не станет пить вина, несмотря ни на какие угрозы. Законы религии исходят от высшей власти, одинаково обязательной как для государя, так и для его подданных.