Проблема соотношения духовной и светской власти в средневековых политических учениях

Предварительные замечания

Хронология и периодизация

Под политическими учениями средних веков понимают доктринально оформленные представления о власти, характерные для целой эпохи - с VI по XV в. включительно.

NB.: Если говорить об общецивилизационных исторических рамках средневековья, то нижний рубеж обозначен вторжением лонгобардов в Италию в конце VI - начале VII вв., которое ликвидировало последние очаги античной жизни, верхний - достаточно условен: по словам Ле Гоффа, средневековье "длилось, по существу, до XVIII в., постепенно изживая себя перед лицом Французской революции, промышленного переворота XIX века и великих перемен века двадцатого. Мы живем среди материальных и интеллектуальных остатков средневековья" (Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992. С. 5-6). Принимая за верхнюю временную границу интеллектуальной истории средневековья XV в., мы имеем в виду появление в данную эпоху схем, выходящих за рамки средневековой картины мира, активно разрушающих и вытесняющих ее.

Как уже говорилось, эти учения существовали в контексте теистического мировоззрения; в силу последнего обстоятельства эти учения были вплетены в ткань теологической традиции (которая не может быть ограничена исключительно рамками официальной церковной доктрины), а со времени зрелого, или высокого средневековья (XI-XIII вв.), они облачены также в одеяние схоластической учености.

Интерпретация: К такого рода маргинальным течениям, находившимся первоначально за рамками официальной доктрины, может быть отнесен, в частности, хилиазм (учение о чаемом, согласно Писанию (особенно: Апок 20, 1-10), тысячелетнем царстве Христа на земле, прекращающем все бедствия и лишения и уничтожающем возможность греха состоянии райского блаженства, любви и совершенства) - один из духовных ориентиров раннего христианства, возрожденный на теоретическом уровне Иоахимом Флорским (ок. 1132-1201 гг.) и весьма распространенный в еретических и мистических сектах XIII-XIV вв. Хилиазм широко проник в религиозное сознание (повлияв и на официальную доктрину католицизма). Хилиастические верования сформировали новый идеал: преображенный и обновленный земной мир, который должен слиться с возрожденной духом святым церковью, мечту о царстве справедливости и счастья, осуществленном в земных условиях. Католицизм принял догмат о том, что церковь, воинствующая на земле, будет победительницей на небесах, хотя сама вера в тысячелетнее личное царство Христа не была им в средние века ни признана, ни осуждена (правда, церковь принимала имущества, которые на основании веры в близящееся царство Христово передавали ей хилиастически настроенные верующие). Иоахим Флорский был признан "кафолическим мужем", а его пророчества, за исключением сомнительных мест, были применены к возникшим позднее орденам францисканцев и доминиканцев (см.: Христианство: Энциклопедический словарь: в 3 т. М., 1993-1995. Т. 1. С. 634. Т. 3. С. 157-159). В целом же западную традицию отличает акцентирование динамики мистического историзма и эсхатологизма (тогда как в восточно-христианской традиции эти мотивы приглушены, для нее важнее неизменно пребывающий в вечности иерархический порядок): "Начавшись ортодоксальным историзмом Августина, культура западного средневековья завершает свой путь еретическим историзмом Иоахима Флорского, учившего о диалектике трех "мировых состояний" (эры отца, эры сына, эры святого духа) и вдохновлявшего ереси предвозрожденческой поры. Но даже историософская доктрина Августина сохраняла известную привлекательность для гуманистов Ренессанса; недаром Эразм издал трактат "О Граде Божием" ..." (Аверинцев С. С. Порядок космоса и порядок истории // Аверинцев С. С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1977. С. 101).

На самом же деле, в догматически-ортодоксальных рамках осуществлялся лишь наиболее общий мировоззренческий синтез, который был идейной доминантой и теоретической "оболочкой" культуры в средние века. Однако и для этого времени характерна своеобразная пестрота идейной картины; это свойственно не только раннему средневековью, еще не прошедшему обработку схоластической теологией, но и для последующих времен вплоть до контрреформации, ибо и самая строгая ортодоксия вынужденно - в силу особенностей средневековой культуры - "разрешала себе тогда больше вольностей, чем в дальнейшем, после ... контрреформации" (см.: Блок М. Феодальное общество // Блок М. Апология истории, или Ремесло историка. М., 1986. С. 145-150). Причиной такой пестроты было то, что в идеологическом процессе участвовали или подпитывали его разнообразные взаимодействующие между собой силы, использовавшие различные сегменты духовной традиции; основными среди них были: церковная иерархия; религиозные течения и ереси (церковные ордена, культивирующие монашескую практику борьбы за опрощение и чистоту религиозной жизни, и народные движения), связанные, как правило, с социальными конфликтами своего времени и подталкивающие ортодоксию к трансформации; монастырские и университетские теоретики-интеллектуалы, очень часто относительно независимые и отнюдь не столь ортодоксально настроенные, как бы того хотелось церкви.

Данная эпоха внутренне неоднородна. Первую ее фазу, с VI по IX в., часто характеризуют как "темные века", что связано с "варваризацией" Европы после крушения Римской империи и почти полной утратой античной культуры. Вместе с тем закладываются основы новой организации социальной жизни; после того как усилия Каролингов приводят к восстановлению империи, появляются черты цивилизационной оседлости, организуются школы, поднимается уровень образованности, оживляются литература и искусство, интенсифицируется культурный обмен (этот период часто называют "каролингским Ренессансом").

Второй период Средневековья, с IX по XII в., - динамичное время монастырской реформы, политического обновления церкви, подъема папской власти и крестовых походов, время кристаллизации отношений средневекового общества, все более полного проявления его культурного своеобразия и целостности; это время характеризуется яркими вспышками интеллектуальной активности, обращением к античному наследию, начиная с XI в., и появлением обилия переводов греческих и арабских источников, возрождением теологической и философской мысли, зарождением средневековой схоластики, ставшей универсальной формой теории в средние века. Появляются очаги новой науки - крупные интернациональные школы: в XI-XII вв. переживает расцвет Шартрская школа философии, в XII в. в Болонье основан университет, знаменитый своим юридическим факультетом, тогда же возник университет в Париже.

Третий период включает в себя XIII и XIV вв. Рубежи XII-XIII и XIII-XIV в. отмечены социальным и духовным брожением, ростом эсхатологических настроений, появлением новых ересей, связанных с духовной оппозицией обмирщению церкви. В XIII в., называемом еще эпохой дученто, это вызвало обновление ортодоксии и переосмысление места и задач церкви в мире, в силу чего не произошло разрушения особой целостности средневекового мировоззрения. Дученто считают вершиной зрелого Средневековья и характеризуют также как "золотой век схоластики", ассоциирующийся с именами Альберта Великого, Фомы Аквинского, Бонавентуры и Иоанна Дунса Скота (мы ограничимся воспроизведением логики политической концепции Аквината, представленной в переведенном на русский язык трактате "О правлении государей"). В области политической теории властвует теократическая идея, соответствующая универсализму средневекового мировосприятия. Следующему (XIV) веку - треченто - свойственны расхождение и противостояние церковной и светской власти: конфликт королевской Франции и папского престола положил конец политическому и духовному владычеству церкви и тем самым обозначил рубеж новой эпохи; после разгрома и упразднения в 1312 г. могущественного ордена тамплиеров (храмовников) королевская власть сломила последнее препятствие на своем пути и уничтожила главную опору папства. Параллельно эпоха треченто идеологически ознаменована разделением "истин веры" и "истин разума" (Оккам), ведущим в перспективе к демонтажу средневекового иерархически-целостного представления о мире и заодно к разрушению соответствующей унитарной концепции общества и власти; попыткой своеобразной реконструкции этой духовной целостности стал проект "всемирной империи" Данте. В это же время появляются учения, утверждающие отход от теолого-догматических оснований схоластики и теократической идеи в политической философии и предвосхищающие появление новых реформационных концепций, содержание которых не вполне укладывается в средневековую картину мира: Марсилий Падуанский, Уиклиф и его последователь Ян Гус (выходящая за рамки официальной католической доктрины деятельность последнего, правда, приходится уже на начало следующего столетия).

Кватроченто, XV в., - переходное время, которое является одновременно эпохой раннего Возрождения, предвосхищающей в своем интеллектуальном развитии мышление нового времени; Возрождение представлено в данной главе лишь в самых общих чертах воспроизведенным учением Николая Кузанского и упоминанием о Лоренцо Валла.

Специфика политико-правовой культуры и характерные черты политических учений Средневековья

Средневековые политические представления и теории близки в определенном смысле античным концепциям. Общим для тех и других признаком является прежде всего их социо- и антропоморфность (т. е. понимание - через взаимоуподобление, или аналогию - политических действий и отношений, с одной стороны, и непосредственных человеческих потребностей и целей, вплетенных в ткань "естественных" общественных связей, с другой). В таком случае первое, что необходимо определить, - это специфические социокультурные черты средневековья, очерчивающие линию мировоззренческого горизонта соответствующих представлений и теорий.

Если говорить об особенностях средневекового общества, то главной их чертой, пожалуй, можно считать закрытую ("скованную") полиморфность и локальность структурообразующих начал по сравнению с буржуазной цивилизацией. Это общество представляло собой конгломерацию немногочисленных по современным меркам социальных единиц - феодов, городских и сельских коммун, сословных объединений (рыцарских орденов, союзов вассалов, купеческих гильдий, ремесленных цехов) и других корпораций (монастырских общин, религиозных братств, защитных объединений и т.п.) и кровно-родственных союзов, имеющих, если говорить о том или другом типе такой социальной единицы, сходную организацию и подобные интересы и находящихся в разнообразных отношениях, но не связанных между собой в единый (в нашем представлении) мир, локальных по своей природе.

NB.: В отличие от средневекового дробно-локального мира, в новое время возникает единый мир цивилизации, ориентированной на соблюдение универсальных норм-эталонов (и именно такого рода универсализм образует парадигму современного мировоззрения); мир, подразумевающий наличие пространственно-временного социокультурного континуума, когда все точки пространства связаны быстродействующей коммуникацией и "доступны" ("открыты"), а все моменты времени соединены в рамках особого темпорального восприятия - представления о совокупности двух разомкнутых в потенциальную бесконечность "горизонтов" (прошлое-будущее) и бесконечно малой величине настоящего, которое является неповторимым итогом всех предшествующих (самоценных) моментов и основанием столь же уникального будущего. Такому миру соответствует понятие большого общества, или общества как такового, "общества обществ" (Монтескье), не отождествляемого более с конкретной общиной и формой ее политической связи.

В этих условиях политическая власть (императорское, королевское, папское, герцогское или баронское господство, городское владычество, полномочия сельских коммун) простиралась ровно настолько, насколько распространялось феодальное могущество отдельного правителя или особые юрисдикции конкретной городской и сельской общины; даже полномочия императора имели статус власти сюзерена.

Интерпретация: А.Я. Гуревич отмечает, что "с точки зрения средневекового сознания в понятии законного восстания (bellum iustium) не было ничего парадоксального". Этот принцип лежал в основе выступлений феодалов против властителей, нарушавших право и обычаи страны. Он пишет: "Известно, что "Великая хартия вольностей" явилась результатом такого выступления английских баронов и рыцарей ... Внесение в "хартию" постановления о создании комиссии из двадцати пяти баронов, которые не только должны были ограничивать власть короля, но в случае нарушения им "хартии" обязаны были теснить его с оружием в руках, будучи опасными для государственного единства, не противоречило, однако, духу права и отношений короля и его непосредственных вассалов" (Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1972. С. 153). Политической распыленности феодального общества способствовало также отсутствие эффективных коммуникаций. В результате "управлять государством, сидя во дворце, было невозможно; чтобы держать страну в руках, приходилось беспрестанно разъезжать во всех направлениях" (Блок М. Указ. соч. С. 125-126).

При том, что на Западе в средние века право было универсальной формой жизнедеятельности индивидов и общественных групп и представлялось им сущностью всего их поведения, в это время не существовало единого юридического "пространства" и универсальных норм-эталонов, не зависящих от их носителя, конкретного субъекта властных притязаний и правовых потребностей; право на деле всегда являлось проекцией чьих-то групповых интересов, причем интересов "объективно" не обязательно отрефлексированных или скрытых за оболочкой официальных условностей и фантастических представлений. В праве и политике царят обычай и традиция (стереотип и "предрассудок"), что ведет к внутренней несогласованности политико-правовой практики (в частности потому, что не проводилось четкого различия между идеальным правом-справедливостью и позитивным правом) и сопряжено с доминированием в этой практике жестких ритуально-символических форм; как отмечает М. Блок, хотя в правилах, регулировавших жизнь отдельных групп, можно было обнаружить общий, объединяющий их дух, разнообразие в применении этих правил было бесконечным.

Экскурс

В средневековом сословно-корпоративном обществе экономические и политические интересы людей и групп подчинены логике, облекающей их в форму "субъективного" (в нашем понимании) знаково-символического представления о "благе" (трактуемого на основе церковных, религиозно-теистических представлений) и статусно-групповых ориентаций, подкрепленных безусловным авторитетом общины. Ярким примером такой скрытой формы существования интереса являются сведения о профессиональной культуре средневекового купечества, в сознании которого уживались, уравновешивая друг друга и конфликтуя между собой, две тенденции: одна - рационально-практическая (связанная с рациональным осознанием "пользы", стремлением к прибыли, склонностью к точному числовому и письменному выражению), другая - религиозно-мистическая (представленная в виде существующих на основе представлений о том, что "все счастье от Бога", инвокаций, т.е. вводных формул торговых соглашений, апеллирующих к богу и святым, практики пожертвований в пользу бедных и т.п.). - Характеристику этих тенденций см.: Ястребицкая А. Л. Средневековая культура и город в новой исторической науке. М., 1995. С. 84-86.

М. Блок, которому принадлежит работа "Короли-чудотворцы", анализирует один из базовых феноменов средневековой политической культуры - веру (населения Франции и Англии) в чудодейственную силу своих монархов, в сакральную природу королевской власти, связанную с "дологическим" характером средневекового сознания. Одна из причин устойчивости данной веры (продержавшейся в Англии до начала XVIII в., во Франции - до конца первой четверти XIX в.) - господство устного слова, порождающее засилье баснословных слухов; сам Блок натолкнулся на данную проблему в связи с реактивизацией архаических свойств массового сознания в условиях фронта, где действовали жесткие цензурные запреты (см.: Гуревич А. Я. М. Блок и "Апология истории" // Блок М. Указ. соч. С. 210-213).

Необходимо также учитывать своеобразный дуализм официальных обоснований и реальных побуждений и действий, свойственный политико-правовой культуре средневековья. М. Блок пишет, характеризуя эту сторону дела и ее причины: "Нельзя недооценивать того факта, что решения сильных мира сего подчас подсказывались и всегда выражались (выделено мною. - А. Ч.) людьми, которые при всех своих классовых или национальных пристрастиях принадлежали по воспитанию к обществу, по природе универсалистскому и основанному на духовном начале (духовенство как чуть ли не единственные носители образованности, грамотности и латыни, языка Вульгаты - единственного общего языка. - А. Ч.). Нет сомнения, что они старались напоминать властителям, поглощенным суетой мелких местных конфликтов, о более широких горизонтах. С другой стороны, поскольку их обязанностью было облекать политические акты в письменную форму, им неизбежно приходилось официально эти акты оправдывать мотивами, взятыми из их собственного кодекса морали, и таким образом покрывать документы почти всей феодальной эпохи лаком мотивировок, по большей части обманчивых; это, в частности, изобличают преамбулы многочисленных освобождений за деньги, изображаемых как акты чистого великодушия, или многих королевских привилегий, которые неизменно продиктованы якобы одним благочестием. Поскольку историография с ее оценочными суждениями также долго находилась в руках духовенства, условности мысли, а равно условности литературные соткали для прикрытия циничной реальности человеческих побуждений некую вуаль, разорвать которую удалось лишь на пороге нового времени крепкими руками какого-нибудь Коммина или Макиавелли ... Представьте себе, однако, положение большинства сеньоров и многих знатных баронов, администраторов, не способных лично ознакомиться с донесением или со счетом, судей, чьи приговоры записывались - на языке, не знакомом трибуналу. Владыкам обычно приходилось восстанавливать свои прежние решения по памяти; надо ли удивляться, что они нередко были начисто лишены духа последовательности, которую нынешние историки тщатся им приписать?

Чуждые написанному слову, ритуально-символические формы средневекового права бывали к нему равнодушны. Когда Оттон Великий в 962 г. получил императорскую корону, он учредил от своего имени привилегию, которая, вдохновляясь "пактами" каролингских императоров и, возможно, историографией, признавала за папами "до скончания веков" власть над огромной территорией; обездоливая себя, император-король ... ни на минуту не допускал, что его распоряжения - кстати, очень четкие - могут быть исполнены на деле. Было бы не столь удивительно, если бы речь шла об одном из лживых договоров, которые во все времена под давлением обстоятельств подписывались с твердым намерением не исполнять их. Но ничто, абсолютно ничто, кроме более или менее дурно понятой исторической традиции, не понуждало саксонского государя к подобной фальши. С одной стороны, пергамент и чернила, с другой, вне связи с ними, действие - таково было последнее и в этой особо резкой форме исключительное завершение гораздо более общего раскола. Единственный язык, на котором считалось достойным фиксировать - наряду со знаниями, наиболее полезными для человека и его спасения, - результаты всей социальной практики, этот язык множеству лиц, по положению своему вершивших человеческие дела, был непонятен" (Блок М. Указ. соч. С. 143-144).

М. Блок, констатируя утрату ранним средневековьем культуры римского писаного права к началу IX в. и одновременное разрастание "сферы чисто устной традиции", утверждает, что одной из важнейших черт периода полного утверждения феодальной системы "было то, что эта сфера непомерно возросла и в некоторых странах охватила всю правовую область целиком". Данное обстоятельство, как равным образом и раннесредневековое переселение народов (каждое человеческое сообщество стремилось установить собственную юридическую традицию), привело к "невероятнейшей сумятице" в правовой сфере, в связи с чем Блок говорит о свойственной средневековью "множественности юридических укладов". Наряду с этим традиционализм существующей в рамках обычая правовой системы, связанный с осуждением "мерзостных новшеств", благоприятствовал накоплению прецедентных изменений в правовой сфере. Многие повинности устанавливались и многие службы прекращались явочным порядком. В этих условиях "одним из следствий признания силы обычая слишком часто было узаконение насилия и расширение сферы его действия". Другое значимое следствие - доминирование отношений владения, узаконенного временем (saisine, нем. Geщere): "В течение всей феодальной эпохи очень редко говорят о собственности - будь то земля, будь то право повелевать людьми ... Предположим, что два тяжущихся спорят о поле или о судейской должности. Кем бы ни был нынешний обладатель, победу одержит тот, кто сумеет доказать, что он возделывал землю или вершил суд в течение предыдущих лет, или - что еще лучше - докажет, что его отцы делали то же еще до него ... Слово "собственность" в применении к недвижимости было еще и по другим причинам почти лишено смысла ... почти над всеми землями и над многими людьми тяготело в то время множество всевозможных прав, различных по своей природе, но считавшихся каждое в своей области равно достойным уважения. Ни одно из этих прав не характеризовалось той строгой исключительностью, какая характерна для собственности римского типа. Держатель, который обычно - из поколения в поколение - пашет и снимает урожай; его прямой сеньор, которому он платит ренту и который в определенных случаях мог отобрать участок; сеньор его сеньора - и так далее, во всю длину феодальной лестницы, находилось множество людей, каждый из которых мог с равным основанием заявить: "Мое поле!"

Но этого еще мало. Разветвления шли не только сверху вниз, но и горизонтально, и тут следует упомянуть также сельскую общину, которая, как только снят урожай, обычно вновь обретает право на свою территорию; упомянуть семью держателя, без согласия которой участок не может быть отчужден, а также семьи вышестоящих сеньоров".

Правда, со второй половины XII в. происходит частичное (но и только) возрождение письменного права в форме сводов юридических норм, отражающее стремление к более строгой и единообразной организации человеческих отношений, не преодолевающее, однако, средневекового партикуляризма (Блок М. Указ. соч. С. 170-181. - Ср.: Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры ... С. 155-163).

Право и законная власть обязательно дополнялись в этих условиях такими способами восстановления справедливости, как кровная месть и война. Право было архаично, неполно, противоречиво и локально, так как оно действовало в пределах особых юрисдикций сельских и городских коммун, определяло сословно-корпоративные привилегии. Раз не было единых, абстрактных понятий власти и права, значит, не существовало и понятия государства "как такового": средневековое сознание, вслед за античной традицией, отождествляет государство с конкретной общиной; тогда как последняя мыслится в качестве традиционно-устойчивого объединения людей, основанного на стремлении к самосохранению (страха перед природой) и согласованности иерархически-упорядоченной системы прав и служб-обязанностей (все сущее - от бога и потому существует "по праву" и в конечном счете служит богу: социальная иерархия является подобием иерархии мировой) в рамках характерной для такого объединения формы социально-политической связи (в предельном случае - это община христиан, весь христианский мир, собранный в единую державу, Священную Римскую империю).

Интерпретация: Коль скоро доминирующей формой социально-политической связи являются феодальные отношения, то речь идет прежде всего о такой форме правления, как монархия (а кроме того, по меркам средневекового мировоззрения сам божественный порядок требовал, чтобы во главе каждого человеческого союза стоял монарх - копия божественного правителя мира; в противном случае нарушалась божественная гармония, церковь и государство превращались в устрашающие "двуглавые чудовища"), хотя представление о ней может быть различным. Последнее связано с тем обстоятельством, что на самом деле cредневековье знало "великое множество и разнообразие политических образований, типов и моделей государственных устройств, включая старые империи (например, Византийскую ...) и новые; старые независимые королевства и молодые территориальные княжества; городские феодальные монархии и олигархические республики Италии" (Политические структуры эпохи феодализма в Западной Европе (VII-XVII вв.). Л., 1990. С. 3).

В целом же средневековое осмысление государства эволюционировало от растворения публичной власти в личном владении (монарх первоначально был королем племени, а не государства: rex Francorum, а не rex Franciae, король англов или саксов, но не король Англии. - См.: Гуревич А. Я. Указ. соч. С. 158) к пониманию его как корпоративного тела, глава которого, король, управляет не по праву частного лица, а по праву должности, обязывающей его защищать общее благо и безопасность.

"В средние века, - пишет А.Я. Гуревич (Категории средневековой культуры ... С. 164), - не проводилось последовательно различие между публичным и частным, государственные имущества и собственные патримониальные владения государя не были разделены, король был сувереном над всеми подданными, и вместе с тем они могли вступать в частную зависимость от него, становиться под его покровительство. Короли и князья смотрели на свои государства как на личное наследие, полученное от предков; порядок наследования земельных владений, аллодов, установленный еще "Саллической правдой", впоследствии превратился в право престолонаследия во Франции ... Отношения вассалитета и частной зависимости переплетались с отношениями подданства ... В то же время частные сеньоры отправляли публичные функции от своего имени, ибо собственность и власть были нерасторжимы: крупная собственность представляла собой также и власть (землевладелец господствовал над землею и населявшими ее вассалами, подданными), а власть давала права собственности (обладание политическими, судебными и военными полномочиями влекло за собой превращение сферы, на которую они распространялись, в объект владения лица, обладавшего этой властью)".

Начиная с XII в., появляется стремление к "кристаллизации" законов и достижению большей организационной ясности социальной жизни, вызванное потребностями городских групп и нарождавшихся крупных княжеств. Однако достигнутый на этой основе уровень политико-правовой унификации не имел ничего общего с универсализмом нового времени. Только государственность нового времени устанавливает свой безусловный суверенитет и новый принцип подданства равных перед единым законом граждан.

Соответственно специфично и средневековое понимание свободы. Раз нет принципа правового равенства, не может идти речи и о концепции свободы (суверенитета) личности как стержне универсальных, выступающих в качестве политического стандарта "прав человека". Дело в том, что средневековое понятие свободы (городские свободы и свобода крестьянской распашки целинных и лесных угодий, свобода от личной зависимости во внутрикорпоративных связях), будучи производным от всей системы коррелирующих между собой корпоративных, горизонтальных отношений и вертикальных связей, отношений господства и подчинения, с одной стороны, базируется на представлении о равенстве социально-правового статуса членов корпорации, с другой - приобретает форму представления о "свободном служении" ("свободной зависимости", "свободного послушания" и т.п. - отношений, заключающихся не столько в пассивном повиновении, сколько основывающихся на верности своим обязательствам), а "право", как уже отмечалось, всегда выступает как "привилегия".

Интерпретация: Согласно М. Блоку, специфика феодального общества состояла в том, что в период между IX и XIII вв. в Западной и Центральной Европе сюзеренитет, вассально-ленные отношения (отношения иерархической зависимости человека от человека) и сеньория (крупное господское землевладение, связанное с внеэкономическим принуждением зависимых крестьян, существовавшее задолго до средних веков и надолго пережившее их) объединились в целостную систему (см.: Гуревич А. Я. М. Блок и "Апология истории" // Блок М. Там же, с. 202). А.Я. Гуревич, отмечая, что средневековая "корпорация отвергает нетрадиционное поведение своих членов", подчиняя личность общинному началу, полагает одновременно, что корпорация служила гарантом соблюдения личных прав и законности. Он пишет: "... феодальное право основывалось на отношении между двумя лицами, стоявшими на разных ступенях иерархии, но одинаково включенными в сферу действия права и несшими индивидуальную ответственность за выполнение своих обязательств"; "... в любом случае в основе этих отношений лежала определенная личная связь. В этом смысле феодальная зависимость крестьянина ... отличалась от зависимости раба, к которому его собственник относился как к вещи ... Средневековый человек не мог быть превращен в объект распоряжения ... прежде всего потому, что он не представлял собою обособленной единицы ... Средневековое общество корпоративно сверху донизу". Поэтому несвобода крестьянина в Западной Европе в средние века "не равнозначна бесправию". "Господа имели дело не с отдельными крестьянами, а с общинами ... Показательно, что одной из наиболее распространенных форм ... сопротивления крестьян было правовое сопротивление: обращение в суды, требование расследовать и восстановить обычаи, проверить документы ...". Именно в сфере сословных и корпоративных отношений сложился и принцип представительства, "совершенно чуждый доктрине неограниченной власти князя". Средневековое общество в целом - "общество, знающее широкий диапазон градаций свободы и зависимости. Для него не характерно единое и ясное понятие свободы": "обладание полным ... суверенитетом этому обществу незнакомо. Поэтому член феодального общества всегда от кого-то зависел, хотя бы лишь номинально. Между тем значительные слои общества считались юридически свободными. Следовательно, свобода не мыслилась в то время как антитеза зависимости, свобода и зависимость друг друга не исключали" (Гуревич А. Я. Категории ... С. 170-171, 175, 176-177). В частности, современные медиевисты считают, что "город с его бюргерством представлял собой хотя и специфическую, но всего лишь разновидность, один из элементов общей средневековой структуры господства, базирующейся на "отношениях верности"": "Город органически входит в эту структуру господства. Он хотя и выделяется, но с помощью форм, которые сами принадлежат этому миру "локальных (частных) властей". С этой точки зрения ... город можно было бы определить ... как "сеньорию сообщества" (нем. Genossenschaftlichen Herrschaft)". Из такой трактовки связи города с окружающей его "аграрно-сеньориальной средой" вытекает, в частности, одно из толкований происхождения и эволюции принципа: "Городской воздух делает свободным". Дело в том, что власть господина над средневековым "кнехтом" (за которым в отличие от античного раба уже в каролингскую эпоху признавалось право личности) прекращалась, если последний "вступал в сферу действия иммунитетных привилегий третьего лица. Именно поэтому город, с самого начала принадлежавший к сфере действия сеньориального бана-иммунитета, и мог осуществить освобождение кнехта". "Развитие аксиомы "о городском воздухе", - пишет А.Л. Ястребицкая, - прошло через несколько этапов: оно начиналось со вступления беглого кнехта в сферу действия чужого иммунитета; затем он получал возможность защищаться от притязаний своего сеньора на тех же правах, что и любой другой гражданин ..., и лишь позднее, с образованием корпоративно организованного бюргерства, свобода новопоселенца становится гарантированной". Такая возможность была связана с тем, что сеньор был заинтересован в свободе городского населения. "Установление гарантированной свободы для кнехта, находящего пристанище на городской территории, хронологически совпадает и по своей социальной природе принадлежит к тому же кругу явлений, что и освобождение крестьян, свобода распашки и некоторые иные явления классического Средневековья, ознаменовавшие общую свободу поселения". - "Предпосылкой этого являлось то, что в средневековой Европе, несмотря на все привилегии и государственные воздействия, господствовало хозяйство, основанное на свободном обмене ...". - Ястребицкая А. Л. Средневековая культура и город в новой исторической науке. М., 1995. С. 45, 91-92, 73-74, 87.

И тем не менее средние века были порой общего, общинного мышления, которое во многом глубже и шире, чем нынешнее, индивидуалистическое. Доктринальной основой средневековых устремлений к политическому универсализму была теология священной державы. Два начала, две силы воплощают в средние века это стремление - империя и католическая церковь, которые изначально неразрывно (и противоречиво) связаны в силу наследуемой от христианского Рима традиции. (Третья универсалистская, объединяющая сила, подчинившая в итоге две первые, - город; она в конечном счете создала свою идеологию, вышедшую за рамки средневекового мировоззрения.)

Центральным звеном теологии священной державы была идея соответствия универсальной христианской империи и универсальности христианской веры (один народ и один Царь и Пастырь): выработанное еще в дохристианскую эпоху представление об особой миссии Рима, отождествляющее империю со всем миром, синтезируется с идеей христианского экуменизма, сопряженной с принципом единого религиозного центра. Такой синтез и порождает теологию Священной Римской державы, которая является одной из основ средневековых политических теорий. Как отмечает С.С. Аверинцев, империя, представляя собой итог античной цивилизации, была воспринята в особой нормативно-знаковой форме западноевропейским средневековьем.

Интерпретация: С.С. Аверинцев пишет: "Даже на Западе Римская империя перестала существовать "всего лишь" в действительности, в эмпирии, но не в идее. Окончив реальное существование, она получила взамен "семиотическое" существование. Варвар Одоакр, низложивший в 476 г. последнего императора Ромула Августула, не мог сделать одной малости: присвоить императорские инсингнии. Он отослал их в Константинополь "законному" наследнику цезарей - восточноримскому императору Зинону. Победитель знал, что делал. Пусть Италия - колыбель и одновременно последняя территория Западной империи; сама по себе она представляет собой только совокупность земель и по праву войны оказывается добычей варваров. Но вот знаки упраздненной власти над исчезнувшей империей - совсем иное дело; их нельзя приобщить к добыче, ибо значение этих знаков превышает сферу реальности и причастно к сфере долженствования. Поэтому же остготский король Витигис, ведя войну с Юстинианом за реальную власть над Италией, приказывает чеканить на монетах не свое изображение, но изображение Юстиниана; знак власти непререкаемо принадлежит последнему. Знаком из знаков становится для Запада многократно разоренный варварами город Рим. Когда в 800 г. Запад впервые после падения Ромула Августула получает "вселенского" государя в лице Карла Великого, этот король франков коронуется в Риме римским императором и от руки римского папы. "Священная Римская империя германского народа" - эта позднейшая формула отлично передает сакральную знаковость имени города Рима. Это имя - драгоценная инсингния императоров и пап" (Аверинцев С. С. Знак, знамя, знамение // Аверинцев С. С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1977. С. 110-111).

Аверинцев отмечает, что варвары, молодые народы Европы, враждовавшие с Римом, а затем и с новым Римом, и не думали отрицать их единственную на свете легитимность, они относились к ней с глубоким уважением и глубокой завистью. Идеей, выражающей данную парадигму на средневековом Западе, стало понятие christianitas, обозначающее совокупность всех христианских стран и народов как целое, по отношению к которому каждая христианская страна и каждый христианский народ является субординированной частью. Так называла себя Западная Европа до того, как стала называть себя Западом, или Европой. Над этими частями средневековое сознание поставило две фигуры - императора и папу - как гарантов их высшего единства. Однако именно потому, что каждая из действующих политических сил могла быть только частью и постольку оказывалась неправомочной представлять целое, империя на Западе не удалась. И тем не менее, хотя политическая практика отдалилась от теории, последняя сохраняет свои права и продолжает судить практику: это для средневекового человека было непререкаемо. Пафос суда универсальной доктрины над партикулярной действительностью сохраняется еще у Данте.

Реальный ход исторического развития привел к тому, что после неудачной попытки Фридриха II восстановить в XIII в. империю Каролингов в качестве универсальной духовно-политической силы и единственного представителя теократической идеи (идеи сакральной власти) возобладало папство. Институтом, на деле осуществлявшим универсальную политическую коммуникацию в высокое средневековье, была католическая церковь. В силу "присвоения" ею функции освящения власти она претендует на высший авторитет и роль верховного судьи в разрешении мирских споров - и все же, на деле и она никогда не является полновластной. Мы видим ее в постоянном соперничестве с территориально-административной феодальной властью и вольным городом. В истории зрелого западноевропейского средневековья каждая из этих сил, ведущая борьбу за главенство, не имея возможности одержать решительную победу над другими, так или иначе ограничена ими в своих властных притязаниях и симбиотично сопряжена с двумя другими. Однако именно церковь, по выражению Энгельса, представляла собой наиболее общий синтез и наиболее общую санкцию существующего феодального строя; она была и всепроникающе-вездесущим духовным началом, и дисциплинарно-организующим стержневым элементом единой культуры и мировоззрения средневекового общества. Поэтому вполне закономерна трансформация теологии священной державы в теорию универсального папства (о ней речь пойдет ниже); данная теория заключается не только в идее надстраивания духовной власти над властью мирской (то, что мы видели у Августина), но и наделяет одновременно престол римского епископа полномочиями этой последней. (Определение и обоснование высшей юрисдикции церкви является предметом особой доктрины "божественного права" (которому в известной мере противостоит теория "естественного права").)