Просвещение

7. Идея плебисцитарной демократии: проблема постоянного референдума как средства самовыражения народной воли

Суверен имеет только законодательную власть; законы же - акты общей воли. Но в таком случае суверен действует только тогда, когда народ находится в собрании; суверен должен периодически подтверждать и воспроизводить верховенство своей воли в собрании. Народ в собрании - это не химера: население Рима было в известные времена огромно, но и тогда немного недель проходило без того, чтобы римский народ не собирался и даже по нескольку раз.

Поэтому недостаточно, чтобы суверен единожды утвердил свод законов; недостаточно, чтобы он установил постоянный образ правления и порядок избрания магистратов; нужно, чтобы были собрания регулярные, периодические, созыв которых ничто не могло бы ни отменить, ни отсрочить, так, чтобы в назначенный день народ на законном основании созывался в силу Закона.

В период этих собраний юрисдикция Правительства прерывается, исполнительная власть временно отрешается, и личность последнего гражданина становится столь же священной и неприкосновенной, как личность первого магистрата. Эти собрания народа - защита Политического организма и узда для Правительства во все времена вселяли ужас в сердца правителей; поэтому они, чтобы отвратить граждан от таких собраний, никогда не жалеют стараний, чинят препятствия и заблуждения, раздают посулы. Если противодействующая суверену сила правительства беспрепятственно возрастает, власть народа постепенно исчезает, и гражданская община гибнет.

Но между властью суверена и правительством иногда возникает опосредующая власть - представительная власть депутатов.

Идея представительной власти принадлежит новым временам; но она наследует образцу феодального правления - правления несправедливого и нелепого, при котором род человеческий пришел в упадок, а звание человека было опозорено. Руссо характеризует феодальное правление как систему самую бессмысленную из всех, какие существовали, противную принципам естественного права и всякой доброй политии. В древних республиках народ никогда не имел представителей.

Интерпретация: Под феодальным правлением (gouvernement feodal) Руссо, как и многие его современники, по-видимому, понимает существование иерархии политической власти и сосредоточение широких прерогатив в руках крупных сеньоров, соперничество и борьба между которыми принимает форму междоусобиц. Говоря о том, что эта система противна всякому упорядоченному внутреннему управлению, Руссо употребляет термин "полития" (politie), ведущий свое происхождение от древнегреческой терминологии, в которой оно означало "внутреннее устройство". Опасаясь смешения данного термина с термином "политика" (politique), Руссо предупреждал издателя "Общественного договора" Рея в письме от 23 декабря 1761 г. о недопустимости подобной ошибки. В дальнейшем изложении Руссо многократно пользуется этим понятием, выраженным по-французски (police) - словом, значение которого восходит к древнегреческой "политике", т.е. "правлению", "внутреннее управление"; как это передавали по-русски в ХVIII в. - "уставы благочиния" (см.: Алексеев-Попов В. С. и Борщевский Л. В. Примечания ... // Руссо Ж.-Ж. Об Общественном договоре // Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М., 1969. С. 644).

Чем лучше устроено Государство, говорит Руссо, тем больше в умах граждан заботы общественные дают ему перевес над заботами личными. Но непрерывное действие частных интересов, охлаждение любви к отечеству, увеличение государства до огромных размеров в результате завоеваний, злоупотребления властью приводит к тому, что служение обществу перестает быть главным делом граждан; личное служение заменяется денежными взносами, дело защиты родины исполняется наемниками, законотворческую функцию исполняют представители народа в собрании нации - и утрачивается свобода. Слово финансы - это слово рабов, оно неизвестно в гражданской общине. В стране, действительно свободной, граждане все делают своими руками - и ничего - при помощи денег ...".

Но в таком случае происходит подмена общего интереса интересами частными; сословные интересы поставлены на первое место, интересы общества отодвинуты в тень. Общественная связь распадается; государство близко к разрушению.

Суверенитет не может быть представляем по той же причине, по которой он не может быть отчуждаем: общая воля не может быть представляема; или это она, или это другая воля, среднего не бывает. Депутаты народа, следовательно, не могут быть его представителями; они лишь его уполномоченные. Закон, если он не утвержден непосредственно народом, не является законом.

В античном мире свобода одних достигалась ценой рабства других. Вы же, народы новых времен, у вас вообще нет рабов, но вы - рабы сами; вы платите за их свободу своею ... Я вижу здесь больше трусости, чем человечности.

Этим, по словам Руссо, он вовсе не хочет сказать, что право рабовладения законно. Но соприкосновение двух крайностей показывает, что все, чего нет в природе, связано с затруднениями, а гражданское общество более, чем все остальное.

Руссо приходит к следующему выводу: "Рассмотрев все основательно, я считаю, что суверен отныне может осуществлять среди нас свои права лишь в том случае, если Гражданская община очень мала. Но если она очень мала, то она будет покорена? Нет. Я покажу ниже (и он в примечании говорит, что это должно было бы произойти при рассмотрении конфедерации - А. Ч.), как можно соединить внешнее могущество многочисленного народа с легко осуществимым управлением и добрым порядком малого Государства".

Вторая идея, делающая доступным суверенитет, - это, как мы увидим ниже, идея плебисцитарной демократии.

В целом же идея осуществления народного суверенитета в большом обществе наиболее затруднительна для Руссо. Ясно только одно, что образцовым в данном отношении для него является опыт швейцарской конфедерации (а, по его мнению, заключать по существующему о возможном - это значит ... делать верный вывод). Однако до рассмотрения конфедеративной идеи он так и не добирается в своем трактате, первоначальный слишком обширный замысел которого, как известно, оказался автору не по силам; так что текст "Общественного договора" представляет собой извлечение из "Политических установлений" и обработку этого более широкомасштабного труда.

Идею конфедерации Руссо лишь неявно затрагивает в XIII главе третьей книги своего трактата. Если суверенитет народа возможен в малой общине, которая находится в угрожаемом положении из-за своей слабости, а объединение нескольких городов в единую гражданскую общину затруднено, то остается еще одно средство: сделать так, чтобы Правительство имело местопребывание попеременно в каждом городе и собирать там поочередно Штаты страны.

После установления законодательной власти необходимо создание власти исполнительной. Этот акт является законодательным: суверен дает государю право принуждения, чтобы сообщить жизнь и движение Политическому организму, поскольку в силу гражданского равенства, утверждаемого общественным договором, все могут предписывать всем, что они должны делать, но никто не имеет права требовать, чтобы другой сделал то, чего он не делает сам.

На самом же деле акт учреждения правительства состоит из двух шагов. Первый - постановление суверена о существовании правительственного корпуса; второй - народ нарицает начальников, на коих будет возложено учреждаемое Управление.

Из этого следует, что "блюстители исполнительной власти отнюдь не господа народа, а его чиновники". Верховенство законодательной власти подтверждается на периодически созываемых собраниях вотированием двух предложений: угодно ли суверену сохранить настоящую форму правления и угодно ли народу оставить управление в руках тех, на кого оно в настоящее время возложено.

Смешение властей ведет к гибели политического организма.

Точно так же политика требует не ухищрений и тайн, прежде всего единодушия суверена и здравого смысла: тогда все пружины Государства крепки и просты, его принципы ясны и прозрачны: нет вовсе запутанных, противоречивых интересов ... Когда видишь, как у самого счастливого в мире народа крестьяне, сойдясь под дубом, вершат дела Государства и при этом всегда поступают мудро, можно ли тут удержаться от презрения к ухищрениям других народов, что делают себя знаменитыми, несчастными и ничтожными с таким искусством и со столькими таинствами. Утрата этого единства и единодушия, споры и препирательства - все это означает, что узел общественных связей начинает распускаться. Наконец, когда Государство, близкое к своей гибели, продолжает существовать лишь благодаря одной обманчивой и пустой форме, когда порвалась связь общественная во всех сердцах, когда самая низменная корысть нагло прикрывается священным именем общественного блага, - тогда общая воля немеет; все, руководясь тайными своими побуждениями, подают голос уже не как граждане ... и под именем законов обманом проводят неправые декреты, имеющие целью лишь частные интересы.

Из этого, однако, не следует, что общая воля уничтожена или извращена. Нет: она всегда постоянна, неизвратима и чиста; но она подчинена другим волеизъявлениям, которые берут над нею верх. Каждый, отделяя свою пользу от пользы общей, хорошо понимает, что он не может отделить ее полностью, но причиняемый им обществу вред представляется ему ничем по сравнению с теми особыми благами, которые он намеревается себе присвоить. Общая воля, таким образом, есть неустранимый "этаж" самосознания человека; он может уклоняться от ее императивов, но не может устранить саму императивность.

Полного согласия, собственно, требует акт заключения общественного соглашения. Вхождение граждан в ассоциацию есть самый добровольный акт в мире. Когда государство уже учреждено, согласие с Договором заключается уже в самом выборе местопребывания гражданина; жить на данной территории - это значит подчинить себя суверенитету.

После заключения договора мнение большинства всегда обязательно для всех остальных; это - следствие договора. При этом соотношение частной и общей воли таково, что она не является продуктом соглашения - сообразования частных интересов: когда на собрании народа предлагают закон, то членов собрания спрашивают, собственно говоря, не о том, одобряют они это предложение или отвергают, а о том, сообразно или нет с общей волей, которая есть их воля. Каждый, подавая свой голос, высказывает свое мнение по этому вопросу, и путем подсчета голосов определяется изъявление общей воли. Если одерживает верх мнение, противное моему, то сие доказывает, что я ошибался и что то, что я обладаю общею волею, ею не было. Если бы мое частное мнение возобладало, то я сделал бы не то, чего хотел, вот тогда я не был бы свободен. Иными словами, плебисцит выявляет и актуализирует, а не создает общую волю, к которой причастны отдельные граждане (она является особым масштабом их сознания).

8. Государство и церковь: критика теократии

Уже говорилось о том, что гениальный законодатель использует сакральный авторитет для утверждения политического общества. В принципе у людей сначала не было ни иных царей, кроме богов, ни иного Правления, кроме теократического. Из национального размежевания возникло многобожие и связанная с ним религиозная и гражданская нетерпимость. Но именно поэтому в языческие времена не было чисто религиозных войн, каждое государство не отличало собственных богов от собственных законов. Политическая война была также войной религиозной.

При этих-то обстоятельствах Иисус и пришел установить на земле царство духа; а это, отделяя систему теологическую от системы политической, привело к тому, что Государство перестало быть единым и вызвало междоусобные распри, которые с тех пор уже никогда не переставали волновать христианские народы.

Идея царства не от мира сего никогда не была понятна язычникам, они видели в христианах мятежников, которые под личиной покорности искали лишь удобного момента, чтобы сделаться независимыми и повелителями и ловко захватить власть, которой, пока они были слабы, выказывали лишь притворное уважение. И вот то, чего боялись язычники, свершилось, говорит Руссо: Тогда все изменило свой облик; смиренные христиане заговорили иным языком, и вскоре стало видно, как это так называемое царство не от мира сего обернулось при видимом земном правителе самым жестоким деспотизмом в этом мире. (Руссо имеет в виду институт папства).

Руссо в этой связи делает вывод о нефункциональности христианской религии в политическом смысле и на этой основе фактически считает необходимым отделение государства от церкви. В рамках своего анализа христианства он приходит к заключению о двойственности заключенных в этой религии тенденций, связанных с двумя планами - вероисповедальным (как он выражается сам "духовным") и институционально-корпоративным.

Одним из следствий превращения христианства в официальную религию и появления христианских государств стало возникновение ситуации двоевластия, политическое раздвоение общества; все это делает невозможным хорошее управление в христианских государствах, ибо никогда нельзя было понять до конца, кому - светскому господину или священнику - положено повиноваться.

В христианстве есть евангельская вера, истинный теизм и есть священническая религия, каковым является римское христианство. И то и другое непригодно в политическом смысле. Священническая религия нарушает единство общества; вера ставит человека в противоречие с самим собой. Второй аспект имеет тенденцию к огосударствлению (короли Англии и русские цари нарекли себя главами Церкви, но они не стали ее господами, а превратились в ее служителей: "Везде, где духовенство составляет корпорацию, оно - повелитель и законодатель в своей области"), но это не избавляет общество от раздвоения власти, а усиливает его. Из всех христианских авторов ... Гоббс - единственный, кто хорошо видел и зло, и средство его устранения, кто осмелился предложить соединить обе главы орла и привести все к политическому единству ... Но он должен был видеть, что властолюбивый дух христианства несовместим с его системой и что интересы священника всегда будут сильнее, чем интересы Государства. Первый аспект христианства не только не привязывает души граждан к Государству, но отрывает их от него, как и от всего земного: отечество христианина не от мира сего. Более того, политическая проекция христианской веры - это тирания, так как христианство проповедует лишь рабство и зависимость. Его дух слишком благоприятен для тирании, чтобы она постоянно этим не пользовалась. Истинные христиане созданы, чтобы быть рабами; они это знают, и это их почти не тревожит; сия краткая жизнь имеет в их глазах слишком мало цены.

Христианское милосердие, с трудом допускающее возможность заподозрить ближнего в дурных намерениях, непригодно для гражданской жизни. Конечно, чтобы в обществе царил мир, лучше, чтобы все его члены были подлинными христианами. Но как только в их среде окажется один, кто захочет использовать в своих целях их христианство - один-единственный лицемер или честолюбец, какой-нибудь Катилина, какой-нибудь Кромвель, - так он легко справится со своими благочестивыми соотечественниками. Логика веры, ссылающаяся на провидение и полагающая, что все от бога, и по этой причине оправдывающая любую власть, противопоказана гражданскому сознанию; покорность воле божьей есть для христианина средство спасения, и потому он безразличен к гражданской свободе. Наконец, христиане - плохие защитники отечества (крестоносцы были не христианами, а гражданами Церкви, солдатами первосвященника); они исполняют свой долг, но без страсти к победе; они скорее умеют умирать, чем побеждать.

О мысли Монтескье, будто бы народ из истинных христиан составил бы самое совершенное общество, Руссо замечает: "В этом предположении я вижу одну большую трудность: общество истинных христиан не было бы уже человеческим обществом.

Если же оставить в стороне соображения политической целесообразности, то речь должна идти об отделении церкви от государства и установлении приоритета государственной юрисдикции над юрисдикцией церковной. Для Государства весьма важно, чтобы каждый гражданин имел религию, которая заставляла бы его любить свои обязанности; но догматы этой религии интересует Государство ... лишь постольку, поскольку эти догматы относятся к морали и обязанностям, которые тот, кто ее исповедует, обязан исполнять по отношению к другим. Каждый может иметь, кроме этого, какие ему угодно мнения, и суверену не положено их знать ...

Существует, следовательно, исповедание веры чисто гражданское, статьи которого надлежит устанавливать суверену; и не в качестве догматов религии, но как правила общежития, без которых невозможно быть ни добрым гражданином, ни верным подданным ...

Догматы гражданской религии должны быть ... немногочисленны ... Существование Божества могущественного, разумного, благодетельного, предусмотрительного и заботливого; загробная жизнь, счастье праведных, наказание злых, святость Общественного договора и законов, вот догматы положительные. Что касается отрицательных догматов, то ... это нетерпимость. Она входит в те религиозные культы, которые мы исключили.

Всякий же, кто смеет говорить, что вне церкви нет спасения, тот должен быть изгнан из государства.

Как можно понять, у Руссо речь идет о своеобразном законе, регулирующем религиозную жизнь в государстве. Этот закон включает в себя ряд принципов: отделение государства от церкви, главенство государственной юрисдикции по отношению к юрисдикции церковной, свободу совести, стандарт вероисповедальной приемлемости (догматы гражданской религии), веротерпимость, запрет атеистической идеологии.

9. Итоги

Историческая "логика" развертывания событий, обнаружившаяся в ходе французской революции (абсолютная монархия - конституционная монархия - республика - диктатура - директория), ее "трагедия" (переход от конституционно-республиканской ее фазы к террору и диктатуре) выявили внутреннюю слабость просветительских политико-правовых концепций XVIII в.: в них (и это хорошо видно на примере Руссо) "уже присутствует та общая смысловая последовательность, которая затем обнаружила себя в политико-юридическом облике революционных событий". Оказывается, что "естественный разум", из которого исходили просветители, будучи носителем стремления к благополучию и счастью (право - это лишь гарант личной безопасности, свободы и собственности человека), может найти защиту от угрожающей данному стремлению деспотической власти только в "совокупной народной воле". Подлинные же решения этой воли открываются просвещенной элите, "мыслящей за массу, наставляющей и насильно принуждающей ее к истине". Выясняется поэтому, что право было всего лишь антидеспотической декларацией.

Интерпретация:

Э.Ю. Соловьев отмечает, в частности, что в сравнении с гоббсовским представлением о человеке в социально-политических концепциях XVIII в. произошел серьезный сдвиг: индивид представляется уже не как эгоистически-хищное существо, но обретает социальные и альтруистические инстинкты. "Однако общие мотивационные характеристики этого индивида остались теми же самыми. Он не знает никаких других побудительных сил, кроме влечений, а в иерархии этих влечений стремление к счастью и благополучию доминирует над всеми другими. "Естественный индивид" рационалистов и просветителей самостоятелен и уверен в себе лишь до того момента, пока он не столкнулся с задачей самоовладения, специфически-волевого регулирования непосредственно значимых потребностей и влечений. Но стоит ему войти в эту ... сферу, как он оказывается неуверенным, дезориентированным и неминуемо начинает искать авторитарной опеки".

Продолжателем просветительской традиции в области государственно-правовой теории стал Кант. Он принимает основную антидеспотическую установку договорных теорий просветителей - стремление к строго-правовому ограничению принуждающей государственной власти. Вместе с тем Кант пересматривает антропологические основания политической теории и существенно модифицирует саму эту теорию: он утверждает, что источник нормативности права и ограничения всевластия государства в конечном счете - это суверенитет автономной в моральном отношении личности.