Римско-эллинистические политические учения

2.2. Политическая история Полибия

Полибий (ок. 200-120 гг. до н.э.) - античный историограф, поставивший перед собой задачу создания "всеобщей" истории и создавший одноименный труд.

Главной задачей своего труда он (VI, 1, 3) считал объяснение важнейшего исторического свершения своего времени - рассмотрение того, каким образом и силою каких государственных учреждений римляне в течение неполных пятидесяти трех лет покорили почти всю обитаемую землю и подчинили ее своему безраздельному владычеству: раньше не было ведь ничего подобного (выделено мной. - А. Ч.).

Полибий тем самым заявляет о потребности осмысления эпохального сдвига, свидетелем которого он был, - о необходимости определить основания того направления, которое приобрели события, исследовать, когда и каким образом началось объединение и устроение всего мира, а равно и то, какими путями осуществлялось это дело. Ведь особенность нашей истории и достойная удивления черта нашего времени состоят, по словам Полибия, в следующем: почти все события мира судьба направила (выделено мной. - А. Ч.) насильственно в одну сторону и подчинила их одной и той же цели ...(I, 4, 1-4). Для историка, пишущего всеобщую историю, это означает две вещи. Во-первых, невозможность описания отдельных разрозненных событий; во-вторых, ограничение стремления описать все события. Полнота описания достигается лишь благодаря его (описания) генерализации - через привязку событий ко времени, к характеру эпохи (т. е. через определение выявляющейся во времени направленности событий). Сам автор "Всеобщей истории" говорит о неуместности простого, случайного, пренебрегающего отбором необходимого материала исторического описания следующим образом: "Добросовестный судья должен оценивать писателя на основании того, что он говорит, а не того, что оставлено им без упоминания; если сказанное окажется ошибочным, то читатель вправе заключить, что и умолчание о прочем произошло от незнания; если же, наоборот, все, о чем говорит историк, правильно, то необходимо согласиться, что и умолчания допущены нарочно, а не по невежеству ... Всякое дело тогда только может быть правильно одобрено или осуждено, когда рассматривается в связи со временем; если же на время не обращено внимания и предмет рассматривается в чуждых ему обстоятельствах, тогда наилучшие и вернейшие суждения историков не раз покажутся не то что не стоящими признания, но решительно невыносимыми" (VI, 11, 1-10).

"Систему отсчета" при выполнении задачи генерализации исторического описания задают результаты сравнительного анализа римского государственного устройства, или истории политической как стержня всеобщей истории. Проблематике политической истории специально посвящена VI глава труда Полибия.

В политическом устройстве Рима Полибия восхищает прежде всего прочность цивилизационного порядка (порядка всеобщей свободы), базирующаяся на устойчивости государственных установлений римлян и их гражданской морали. Иными словами, он приветствует акт смены узкого, непрочного, подверженного различным напастям греческого мира новым, гораздо более основательным, долговечным и регулярным порядком, свидетелем и участником чего является сам историк.

Историографическое творчество Полибия приобретает ряд новых черт по сравнению с предшествующей античной традицией, представленной такими именами, как Геродот, Фукидид, Ксенофонт. Согласно замыслу Полибия, необходимо, чтобы исторический труд отвечал следующим требованиям.

Мы уже отмечали, что история должна носить всеобщий характер, т.е. синхронно описывать события, происходившие одновременно как на Западе, так и на Востоке.

История должна быть прагматической (pragmatikos), избавившись от злоупотребления драматическими эффектами. Прагматическая история рассматривает связь, сцепление событий - действий людей, основывающихся на практических мотивах. Кроме этого, такого рода история должна описывать сцепление (symplike) событий как результат действия центральной объединительной силы, придающей направление всем событиям. Полибий считает, что в его время сцепление событий (существовавшее и ранее) стало очевидным фактом, и определяет исторический процесс в целом. Чтобы правильно понимать ход событий, необходимо углубленное понимание исторических причинно-следственных связей. Причинно-следственную связь исторических событий Полибий определяет как соединение причины (eitia), предлога или повода (profasis) и непосредственого начала событий (arche), чаще всего военных действий.

Помимо этого, историк должен быть сам либо участником событий, либо, по крайней мере, обязан посетить места событий и беседовать с очевидцами, что подразумевает описание событий, близких по времени жизни автора ("Всеобщая история" охватывает период между 220 и 146 гг. до н.э. , книги III-XL; тогда как книги I-II представляют собой введение и повествуют о событиях с 264 по 220 г. до н.э.).

Наконец, под "прагматической историей" Полибий понимает прежде всего историю военную и политическую и, исходя из этого, он считает необходимым, чтобы историк обладал достаточным опытом в военных и политических делах.

В то же время Полибий признает, что не все события поддаются анализу в рамках прагматического понимания истории. Поэтому другим существенным элементом его способа осмысления исторических событий является традиционное представление о судьбе.

Интерпретация: Понятие "судьба" (tyche), упоминаемое им в дошедшем до нас тексте 120 раз, неоднозначно у Полибия. В отличие от архаических и классических представлений о судьбе как о предопределении каждого человека (moira, fatum), о котором можно узнать благодаря гаданию или оракулу, но которое нельзя изменить, в эллинистическую эпоху (в период динамичного изменения положения отдельных людей и целых государств) представление о судьбе заключается в мысли о капризном случае (фэчз, от глагола фэ чЬнщ - неожиданно случаться, лат. fortuna). У самого Полибия данное понятие обладает еще целым спектром значений. Судьба - полновластная правительница мира, обладающая рядом функций: 1) судьба как устроительница театрального зрелища исторических событий; 2) как распорядитель и судья на атлетических состязаниях (применительно к локальным событиям); 3) как сила, раздающая царские венцы; 4) как начало, налагающее справедливую кару; 5) как помощница в человеческих делах; 6) судьба-дарительница; 7) как "пробный камень", на котором испытываются характеры людей; 8) как наставница; 9) как синхронизатор событий; 10) как сила, постоянно обновляющая мир и вступающая в спор с жизнями людей (решающая значительнейшие дела вопреки человеческому расчету); 11) как участь-жребий.

Судьба в целом трактуется Полибием (XXIX, 6 c) как переменчивая сила, с которой невозможно заключить договор и которая все обновляет вопреки человеческому расчету, доказывая свою мощь в необычайных вещах.

Однако наряду с признанием существования судьбы, у Полибия есть места, в которых он отрицает роль судьбы в общественных и частных делах (I, 37, 4; II, 38, 5; XXXVII, 4 и др.). По мнению Полибия, судьба может рассматриваться как причина тех явлений, которые не поддаются прагматическому, рациональному объяснению, - катастрофические засухи, ливни, холода и неурожаи, эпидемии и т.д. (XXXVII, 2). Но человек, прибегающий к богам, когда причину обнаружить нетрудно, глупец; когда причина ясна, средство помочь делу находится в руках самих людей (XXXVII, 9). Таким образом, Полибию (как и всей греческой историографической и философской мысли) свойственно противопоставление правящей миром иррациональной судьбы и сознательной воли, рационального расчета человека - и в этом плане он вполне традиционен.

II. Исследование римской государственности. Рим как образец и источник нового всеобщего порядка свободы

Вернемся к приведенной нами в самом начале цитате из "Всеобщей истории", в которой ставится вопрос о значимости римских государственных установлений в деле покорения мира. Из этой цитаты становится ясно, какое место занимает в историческом труде Полибия теоретико-политический его аспект, исследование римской государственности - специальный предмет VI книги, политическая история (VI, 5,2): ведь именно в силе государственных учреждений римлян историк видит основную причину, сделавшую возможным возникновение нового мирового порядка. Равным образом, определение дальнейшего хода исторических событий, возможность предсказания будущего зависит, согласно Полибию, от возможности определить внутренние потенции центральной силы современного ему мира, римского государства.

II.1. Понятия "государство" ("государственное общежитие") и "государственные начала"

Исследование данного предмета идет по нескольким взаимосвязанным направлениям, определяемым традицией политической теории и, в частности, содержанием понятия государство. У Полибия, в отличие от Аристотеля, нет развитой классификационно-дефинитивной систематики содержания данного понятия, позволяющей дать определения основных "элементов" полиса. По-видимому, наиболее общим является понятие "государственное общежитие": "Таков круговорот государственного общежития, таков порядок природы, согласно которому формы правления меняются", - читаем у Полибия (VI, 9, 10). Данное понятие в приведенном месте означает гражданскую, политическую общность как таковую, соотносимую с "формой правления" (politia) как частным (историческим) случаем организации (форм государственных учреждений) и способов осуществления власти в общине. Однако применительно к политической реальности Рима понятие "государственное общежитие" в определенном смысле фактически изменяет свой статус. Дело в том, что в последнем случае сложная (смешанная) форма правления в гораздо меньшей мере подвержена переменам и поэтому в известных исторических пределах совпадает с понятием "государство" ("политическая общность"). Иными словами, если для менее совершенных форм правления, чем римская, различение между самой этой формой и гражданской общиной безусловно и обязательно, то в случае с Римом оно условно и относительно. Хотя и Рим тоже подвержен общей естественной закономерности старения и заката: и ему предстоит переход в состояние, обратное фазам возрастания и наивысшего развития (VI, 9, 12-13).

Вторым важным в понятийном отношении моментом является установка Полибия на вычленение и исследование того, что он называет государственными началами. "Я полагаю, - пишет историк, - что каждому государству присущи два начала, которые и определяют, заслуживают ли его учреждения и отправления их (т. е. способ функционирования. - А. Ч.) подражания, или следует воздерживаться от них. Начала эти - обычаи и законы" (выделено мною. - А.Ч.) (VI, 47, 1-3). Как это будет видно в дальнейшем, "обычаи и законы", в понимании Полибия, - сложный конгломерат нравов, системы традиционных религиозных установлений (запретов и авторитетов), способов поощрения и наказания, социально-психологических характеристик (изобретательности, готовности перенимать чужой опыт и т.д.) и принципов гражданской морали как своего рода "духа законов"; тогда как о законах правовых речь практически не идет.

Основными направлениями политического исследования Полибия, подчиненными главной его цели - уяснению "отличительных черт", "своеобразности строя" римского государства - являются следующие: 1. Критика традиционной классификации форм правления, включая также изыскание относительно естественных причин круговорота этих форм и самого генезиса социальных и политических связей; 2. Применение учения о круговороте форм правления в рамках исследования смешанной формы правления (учение о наилучшей форме правления, о "трех властях" и их взаимодействии); 3. Рассмотрение принципов организации римской армии; 4. Сравнение государственных учреждений лакедемонян, критян, карфагенян и римлян.

II.2. Критика традиционной классификации форм правления. Учение о естественных причинах круговорота этих форм и о генезисе социальных и политических связей

"По отношению ко всем эллинским государствам, которые неоднократно то возвышаются, то приходят в полный упадок, легко бывает и излагать предшествующую историю, и предсказывать будущее", - утверждает Полибий. - "Ибо легко передать, что знаешь, и нетрудно предсказать будущее на основании прошлого. Что касается римского государства, то при многосложности устройства весьма нелегко изобразить теперешнее его состояние, а равно при незнании особенностей прежнего порядка общественной и частной жизни римлян трудно предсказать будущее. Поэтому-то требуется необыкновенное внимание и тщательность изыскания от того, кто захотел бы ясно представить себе отличительные черты римского государства" (VI, 3, 1-5).

Первый шаг, совершаемый Полибием в деле тщательного изыскания особенностей государственного устройства римлян, - подведение понятия такого устройства под классификацию форм правления. Но при этом, по его мнению, само традиционное членение этих форм - на царство, аристократию и демократию - нуждается в уточнении (и тогда, когда эти формы считаются единственными, и тогда, когда они оцениваются как наилучшие). Во-первых, наилучшей формой правления является форма смешанная (такую, в которой соединяются особенности всех форм, поименованных выше - VI, 3, 7-8). Это подтверждается не только теоретическими соображениями, но и опытом: Ликург первым построил государство лакедемонян именно таким образом. Во-вторых, существуют и другие разновидности простых форм: известны монархические и тиранические государства, которые при определенном сходстве с царством отличаются от него; равным же образом некоторые олигархии отличаются от аристократии, внешним образом походя на последнюю; наконец, нечто подобное можно утверждать и относительно демократии (имеется в виду внешнее сходство с нею охлократии).

Полибий следующим образом уточняет исходные понятия простых форм правления. Он считает, что царством следует называть не всякое единовластие, но такое только, в котором управляемые уступают власть по доброй воле и в котором властвует не столько страх или сила, сколько рассудок. Аристократией следует считать не любое правление меньшинства, но такое только, при котором правящими людьми бывают справедливейшие и рассудительнейшие (т. е. речь идет, очевидно, о правлении "лучших по заслугам"). Подобным же образом демократия - не просто государство, в котором народная масса имеет власть делать все, что бы ни пожелала, но только такое, в котором исконным обычаем установлено почитать богов, лелеять родителей, чтить старших, повиноваться законам, если при этом решающая сила принадлежит постановлениям народного большинства (VI, 4, 2-6). Таким образом, к вышеперечисленным простым трем формам должны быть добавлены еще три - монархия, олигархия и охлократия. Полный же перечень простых форм (семь общим числом: добавляется тирания) может быть уяснен из описания естественной цепочки превращения одной формы в другую: прежде всего возникает единовластие, или монархия; за ним следует и из него образуется посредством упорядочения и исправления царство. Когда царское управление переходит в соответствующую ему по природе извращенную форму, т.е. в тиранию, тогда, в свою очередь, на развалинах этой последней вырастает аристократия. Когда затем и аристократия выродится по закону природы в олигархию и разгневанный народ выместит обиды правителей, тогда нарождается демократия. Необузданность народной массы и пренебрежение к законам порождают с течением времени охлократию (VI, 4, 7-10).

Далее Полибий формулирует следующее требование своей политической истории - обязанность историка отслеживать естественное начало, зарождение и превращение каждой формы правления в отдельности, или рост каждой из них, наивысшее развитие, переход в другую форму и конец (VI, 4, 11-12). Иными словами, он переходит к анализу генезиса государства и естественных причин круговорота простых форм правления.

Происхождение "государственного общежития" он описывает, прибегая к предположению о возможности гибели человеческого рода по катастрофическим причинам, о которых повествует предание (потоп, чума, неурожай и т.п.) и которые в силу их естественного характера могут повторяться. Если допустить такую возможность, то это будет означать уничтожение цивилизации (вместе с людьми погибнут их учреждения и искусства - VI, 5, 5). Но затем организация вновь появившегося известного числа людей должна быть описана по аналогии с неразумными животными. Слабость каждой отдельной особи побуждает всех их собираться в однородную толпу, и в этой толпе кто-то один, превосходящий других силой и отвагой, станет вождем и владыкой. (Уподобление изначального общества животному стаду во главе с вожаком мы найдем у Платона. - Законы, 680 Е.) Такой (биологический) порядок вещей надлежит признать непререкаемым делом самой природы. В рамках этого порядка меру власти вождя (вожака) определяет сила и внушаемый ею страх. Само же такое правление (господство отваги и силы) может быть названо единовластием (монархией). Со временем же в такого рода сообществах возникнут товарищеские прочные связи и возникнет царское правление (управляемые уступают власть по доброй воле, и к повиновению побуждает не столько страх или сила, сколько рассудок). В это же время первые люди получили понятия красоты и правды и обратные им (VI, 5, 6-10; VI, 6, 12).

Таким образом, социально-политические связи, согласно Полибию, двойственны по своей природе, они естественным образом (VI, 7, 1) предполагают существование исходного неразумного животного начала и одновременно - возвышения над ним начала разумного (сознательно-рационального), человечного; и только с появлением второй составляющей, поглощающей первую (упорядочивающей и исправляющей отношения между людьми), они становятся полноценными, строятся на моральном основании. Полибий пишет в этой связи следующее: "Когда сын, пришедши в возраст не оказывает кормильцам своим ни признательности, ни попечения ... то понятно, все живущие рядом и ставшие свидетелями родительских забот ... должны раздражаться на это и негодовать ... Далее, допустим, что кто-нибудь получил бы от другого поддержку и помощь в беде и вместо благодарности вздумал бы когда-либо вредить своему благодетелю; подобный человек, понятно, должен возбуждать недовольство и раздражение в свидетелях, как потому что они огорчаются за ближнего, так и потому, что ставят себя в подобное положение. Отсюда у каждого рождается понятие долга, его силы и значения, что и составляет начало и конец справедливости. Если, с другой стороны, человек помогает каждому в беде, выдерживает опасности за других и отражает нападение сильнейших зверей, такой, наверное, удостоится от народа знаков благоволения и участия, равно как поступающий противно этому - презрения и хулы. Весьма вероятно, что отсюда в свою очередь образуется у большинства людей некоторое понятие того, что подло и что прекрасно, чем отличается одно от другого, и тогда как одно ради приносимой им выгоды возбуждает к соревнованию и подражанию, другое становится предметом отвращения" (VI, 6).

Естественным условием возникновения нравственных оценок и императивов Полибий считает человеческий разум (ум, рассудок) в качестве способности к ориентированной на будущее рефлексии, абстрактной способности поставить себя на место другого как близкого и равного мне (тем самым у Полибия неявно воспроизводится общий для античности тезис о гражданских отношениях как отношениях равенства и подобия). Он пишет: "Ибо род человеческий тем и отличается от прочих животных, что одни только люди одарены умом и рассудком, а потому они не могут, в отличие от остальных животных, не замечать вышеуказанной разницы в отношениях; напротив, они вникают в происходящее и огорчаются тем, что творится в их присутствии, предвидя будущее и соображая, что каждого из них может постигнуть нечто подобное" (VI, 6, 4-6).

Полибиево рационально-моралистическое объяснение природы социальных (гражданских) отношений может быть истолковано и кратко сформулировано следующим образом: и семейные узы, и поддержка одних другими в общине требуют обоюдных обязательств (морального равенства). Взаимность в исполнении обязанностей, своего рода следование императиву "долг платежом красен", становится критерием оценки поведения человека, мерой его человечности благодаря наличию у людей рациональной способности (и потребности) вникать в просходящее, предусмотрительно предвидеть будущее и ставить себя на место другого. Принцип приверженности такого рода человечности можно выразить "золотым правилом" ("поступай по отношению к другим так, как бы ты хотел, чтобы они поступали по отношению к тебе"). Равным образом, верность долгу, самоотверженное служение общим целям должны быть санкционированы обществом, получать одобрение и поддержку сограждан. Это, в свою очередь, превращает моральные ценности в общезначимые нормы и оценки, закрепляемые в нравах (обычаях).

Возникающий таким образом моральный строй совместной человеческой жизни трансформирует первоначальный порядок доминирования (единовластия, или монархии, героического вождества) в порядок политический.

Интерпретация: Заметим при этом, что, согласно Полибию, страх играет в его схеме генезиса гражданской коммуникации центральную роль, причем понимается он амбивалентно. Сначала это страх перед грубой силой (насилием); затем первичный страх вытесняется и замещается рефлексивно (с помощью разума) осознаваемым страхом совершения морально-предосудительных поступков (страхом нарушения долга и обязанностей) - совестью. Тем самым одно и то же психологическое явление в зависимости от его содержательно-смыслового наполнения лежит по ту или иную сторону проводимой Полибием четкой разграничительной линии между миром природной дикости и областью цивильного порядка:

1) понятие "дикость" как противоположность цивильному состоянию включает в себя (в качестве фактора страха) грубую животную силу зверя и человека (как зверя);

2) представление о гражданском порядке немыслимо без такого основания, как страх совершения недостойного, неисполнения обязанностей, долга. Страх, таким образом, приобретает у Полибия морально-коммуникативную функцию. Одно из социально-образующих значений страха, обнаруживаемое нами у Полибия, встретится и у Цицерона в приводимом им перечне мотивационных оснований образования государства: страх перед дикой природой, взаимный интерес, или общительность, согласие в вопросах права и справедливости (О государстве, I, 41). Полибиево понимание генезиса цивильного общения, вероятно, представляет собой значимый источник гоббсовской концепции образования "гражданского общества", в которой страх рассматривается как основополагающая мотивация.

Согласно Полибию, выстраивающийся порядок нравственных оценок побуждает лицо, стоящее во главе сообщества и в своих руках держащее верховную власть, в соответствии с настроением народа воздавать каждому по его моральным заслугам. Это, в свою очередь, создает поддержку подданных, т.е. фактически устанавливает отношения (морального) равенства и обмена властью между главой сообщества и подданными: ... подданные покоряются уже не столько из боязни насилия, сколько по велению рассудка, содействуют ему в сохранении власти, как бы стар он ни был, единодушно помогают ему и непрестанно борются с людьми, злоумышляющими против его владычества. Примерно таким-то образом самодержец незаметно превращается в царя с того времени, как царство рассудка сменяет собою господство отваги и силы (VI, 6, 10-12).

Однако выросший на моральном основании порядок политической коммуникации, обмена властью - справедливость воздаяния каждому по заслугам - подвержен дальнейшим модификациям (деградации) вместе с изменением самой нравственной основы жизни общины (порчей нравов). Первоначально нравственные заслуги царя автоматически переносятся и на его потомство, за которым сохраняется власть. Затем, если это потомство становится неугодным, то царей выбирают (т. е. осуществляется обмен властью) за выдающиеся ум и рассудительность. В старину цари-избранники радеют о всеобщем благе и потому не подвергаются ни злословию, ни зависти, так как они по образу жизни походили на прочих людей и всегда поддерживали общение с народом. Но затем, с введением обычая престолонаследия, получая по наследству власть вместе с готовыми условиями безопасности и избыточными средствами, цари предаются излишествам и начинают вести особенную жизнь, отличную от жизни народа. Их пренебрежение к запретам и общим правилам, их невоздержанность и сластолюбие порождают у одних зависть и недовольство, у других - ненависть и неукротимую ярость. Царство превращается в тиранию, начинается упадок власти, возникают козни против властелинов (VI, 7, 2-8).

Сопротивление тиранической власти исходит не от худших граждан, но от благороднейших. Когда упраздняется форма самодержавного правления, тогда народ призывает к власти виновников переворота, возникает аристократия. Правители, таким образом пришедшие к власти, первоначально рачительно и благоразумно ведут общенародные и частные дела, ставят превыше всего общее благо. Но опять-таки происходит смена поколений, и у власти оказываются их сыновья, не испытавшие несчастий, совершенно незнакомые с требованиями общественного равенства и свободы, с самого начала воспитанные под сенью власти и почестей родителей. Тогда неизбежная нравственная деградация этого потомства превращает аристократию в олигархию, низводит ее ("извращает") до уровня последней (VI, 7, 8; VI, 8, 1-6).

После умерщвления одних и изгнания других граждане опасаются и возвратиться к царской форме правления, и передоверить власть определенному кругу лиц, так как у них свежо воспоминание о безрассудстве недавних правителей. Им остается надеяться лишь на самих себя. К этой единственной не обманутой надежде они и обращаются: они изменяют олигархию в демократию, на самих себя возлагая заботы о государстве и охрану его (VI, 9, 2-5).

И снова нравственная порча становится причиной деградации демократии, скатывающейся к беззаконию и господству силы. Пока живы граждане, испытавшие на себе наглость и насилие, сохраняется стабильность этого строя на основе всеми признаваемой ценности равенства и свободы. Но как только власть от детей переходит к внукам, свыкшимся с этими благами, так в глазах данного поколения значимость их обесценивается и воцаряется (особенно в душах самых богатых) жажда преобладания над большинством. Когда же оказывается, что богатые не в силах достичь власти личными заслугами, они используют подкуп и подачки, чтобы обольстить толпу. Развращение народа приводит к тому, что толпа приобретает привычку к зависимости - обыкновение кормиться чужим - и вследствие этого выбирает в вожди отважного честолюбца, сама же, вследствие бедности, устраняется от должностей. Когда это происходит, то демократия разрушается и переходит в господство силы и беззакония: собирающаяся вокруг вождя толпа совершает убийства, изгнания, переделы земли, пока не одичает совершенно и снова не обретет себе властителя и самодержца (VI, 9, 6-9).

Полибий заключает свое описание следующим весьма значимым теоретическим пассажем: "Таков круговорот государственного общежития, таков порядок природы, согласно коему формы правления меняются, переходят одна в другую и снова возвращаются. Правда, при всей ясности понимания этого предмета возможно ошибиться во времени, когда речь заходит о будущей судьбе государственного устройства; однако при незлобивости и беспристрастности суждения редко можно ошибиться относительно того, когда государственное устройство достигает наивысшего развития или когда приходит к упадку, или же когда превращается в другую форму правления. Теперь, в частности, по отношению к римскому государству мы при таком способе рассмотрения наилегче можем понять строение его, возрастание, наивысшее развитие, равно как и предстоящий ему переход в состояние обратное. Как всякое другое государство подвергается этим переменам, о чем только что было сказано, так равно и римское: естественно сложившись вначале и возросши, оно так же естественно должно перейти к противоположному устройству" (VI, 7-9).

II.3. Учение о смешанной (устойчиво-уравновешенной) форме правления и анализ римского политического устройства

Для анализа конструкции смешанной формы правления, имеющей многосложное устройство (VI, 3, 3), Полибий прибегает к реконструкции законодательства Ликурга. Ликург, по словам Полибия, убедился, что всякое простое государственное устройство страдает неустойчивостью и в скором времени неизбежно и естественно вырождается в неправильную форму. Неизбежность такого превращения связана именно с тем, что извращенная форма правления соответствует и сопутствует этому простому строю по самой природе. Подобно тому, как для железа ржавчина, а для дерева черви и личинки, составляют язву, сросшуюся с ними (от коей эти предметы и погибают сами собою, хотя бы извне и не подвергались никакому повреждению), точно так же каждому государственному устройству присуще от природы и сопутствует ему то или другое извращение: царству сопутствует самодержавие, аристократии - олигархия, а демократии - необузданное господство силы. Ликург предусмотрел это и потому установил форму правления не простую (единообразную), но соединил в ней вместе все преимущества наилучших форм правления, чтобы все они сдерживались в проявлении свойств взаимным противодействием, а государство, таким образом, неизменно пребывало бы в состоянии равновесия, наподобие идущего против ветра корабля. Так, гордыня царей сдерживается в законодательстве Ликурга страхом перед народом, потому что и народу отведено достаточно места в государственном управлении; с другой стороны, народ не смеет оказывать непочтение царям из страха перед старейшинами, которые получают звание по выбору за заслуги и потому всегда стоят на страже правды. Таким образом, сторона слабейшая становится во всех случаях сильнейшею и влиятельнейшею, как верная обычаям, ибо с нею соединяются сила и значение старейшин. Совокупностью таких учреждений Ликург и обеспечил лакедемонянам свободу на несравненно более продолжительное время, чем то, какое она существовала у какого-либо иного народа (VI, 10).

NB.: В понимании Полибия, цель смешанного строя - коллективная свобода, понимаемая, в частности, как равенство перед законом и главенство последнего. Этой цели противоречит "простота", а равным образом и принудительное равенство. Такого рода точка зрения сближает Полибия с аристотелевской позицией в следующем: политическое устройство должно иметь естественную, нелинейную упорядоченность.

Создавая свое государство, римляне, считает Полибий, осуществили ту же самую цель - построение смешанной формы правления, которая была бы упорядоченно-уравновешенной и потому устойчивой; при этом результат получился тем более прочным, что они достигли данной цели не с помощью рассуждений, но, так сказать, естественно-историческим, опытно-практическим путем - многочисленными войнами и трудами, причем полезное познавали и усваивали себе каждый раз в самих превратностях судьбы. Именно таким образом римляне дали своему государству наилучшее в наше время устройство (VI, 10, 13-14).

II.3.1. Учение о равновесии властей

Описывая само устройство римского государства, Полибий подробно рассматривает соотношение и функции трех властей - монархической, аристократической и демократической (VI, 11-18).

II.3.1.1. Во-первых, как отмечает историк в своем исследовании, Риму свойственно равномерное распределение власти между отдельными началами.

Каждая ветвь власти относительно автономна и имеет обширный круг властных функций. Так что, как замечает Полибий, тому, кто сосредоточит внимание только на власти консулов, римское государство покажется вполне монархическим, если только на сенате - аристократическим, если, наконец, принять во внимание только положение народа, то можно признать римское государство демократией (VI, 11, 11).

К функциям консулов, согласно Полибию, относится следующее. Осуществление надзора за совершением всех государственных дел: все прочие должностные лица, за исключением трибунов, находятся у них в подчинении. Они вводят посольства в сенат. Консулы выносят на рассмотрение сената дела, требующие обсуждения, и контролируют исполнение принятых прежде постановлений. Им принадлежит право созыва народных собраний; они же исполняют их постановления. Им принадлежит высшая (почти неограниченная) военная власть: они властны требовать по своему усмотрению войска от союзников, назначать военных трибунов, производить набор солдат и выбирать годных к военной службе; кроме того, они властны подвергнуть наказанию всякого, кого бы ни пожелали, из подчиненных им в военном лагере. Они вправе расходовать государственные деньги сколько угодно, так как за ними следует квестор, готовый исполнить каждое их требование (VI, 12).

К полномочиям сената относится следующее. Сенат полновластно распоряжается казной, контролируя ее приходную и расходную часть (квесторы не могут производить выдачи денег ни на какие нужды без постановления сената, за исключением расходов, требуемых консулами). Сенат расследует все особо опасные государственные преступления (измена, заговор, злонамеренное убийство), совершаемые в пределах Италии. Равным образом сенат полномочен рассматривать все те случаи, когда требуется решить спорный вопрос в отношении отдельного лица или города в Италии, наказав, защитив их или оказав им помощь. В обязанности сената входит отправление внешних сношений - направление посольств с целью заключения мира, или для призыва о помощи, или для передачи приказания, или для принятия народа в подданство, или для объявления войны; равным образом от сената зависит и то, каким образом принять явившееся в Рим посольство и что ему ответить (VI, 13).

Доля участия народа в государственном управлении заключается в следующем. Народ обладает исключительной властью награждать и наказывать, что очень важно, ибо только наградами и наказаниями держатся царства и свободные государства, говоря вообще, все человеческое существование. В частности, именно народ принимает решение в тех случаях, когда расследуются обвинения против высших должностных лиц, а денежная пеня за вменяемое преступление по закону весьма значительна; народ и только народ вправе выносить смертные приговоры. Народ дарует почести достойным гражданам за их доблесть. Именно народ властен принять закон или отвергнуть его. Право окончательного решения вопроса о начале военных действий или о заключении мира также принадлежит исключительно народу. Наконец, народ окончательно утверждает или отвергает заключение союза или договора (VI, 14).

II.3.1.2. Во-вторых, Полибий показывает, каким образом отдельные власти сохраняют политическое равновесие при любых обстоятельствах, имея возможность или сдерживать одна другую (создавая помехи друг другу), или оказывать взаимную поддержку и содействие.

Кажущаяся на первый взгляд неограниченной военная власть консулов существенно урезана возможностью сената прекратить финансирование и снабжение легионов, выступивших в поход. Равным образом консулы зависят от осуществления сенатом права назначения нового консула (соответственно, отзыва прежнего) по истечении годичного срока. Сенаторы также могут или превознести и возвеличить успехи вождей, равно как отнять у них блеск и умалить их, ибо без согласия сената и без денег, им отпускаемых, военачальники, как правило, сами не могут устраивать триумфы или не в состоянии придать им подобающей торжественности. К тому же консулы обязаны добиваться благосклонности народа, ибо, как сказано выше, народ утверждает или отвергает заключение мира и другие договоры. Во взаимоотношениях же между консулами и народом важнее всего то, что консулы обязаны давать отчет в их действиях перед народом при сложении своих должностных обязанностей. Таким образом, для консулов весьма небезопасно пренебрегать благоволением как сената, так равно и народа (VI, 15).

С другой стороны, сенат обязан сообразовать свои действия в государственных делах с волей народа. Сенаторы не могут своим решением приводить в действие механизм исполнения смертных приговоров, выносимых за преступления против государства, ибо требуется утверждение народом такого рода постановления сената. Более того, народ властен принять или отвергнуть предложения, направленные на ограничение властных полномочий сената; равным образом - предложения, наносящие ущерб имуществу сенаторов и (или) отнимающие у них почести и привилегии. Наконец - и это самое важное - каждый из трибунов в отдельности обладает правом наложить запрет на исполнение сенатских постановлений и даже запретить сенаторам устраивать совещания и собираться. Таким образом, сенат по всем этим причинам боится народа и со вниманием относится к нему (VI, 16).

Но в равной мере и народ находится в зависимости от сената и обязан сообразоваться с ним в делах государства и частных лиц. В самом деле, огромное множество (прибыльных) работ по управлению и сооружению общественных зданий, а также многочисленные права пользования реками, гаванями, садами, приисками, землями по всей Италии отдаются цензорами на откуп гражданам. (Все поименованное здесь находится в ведении народа, и, можно сказать, почти все граждане причастны к откупам и к получаемым через них выгодам. Так, одни за плату сами принимают что-либо от цензоров на откуп, другие идут в товарищи к ним, третьи являются поручителями за откупщиков, четвертые несут за них в государственную казну свое состояние. По всем этим делам решает сенат, именно: назначить срок уплаты, в случае несчастия облегчить плательщиков, или при несостоятельности совсем освободить от обязательства.) Зависимость народа от сената проявляется также и в том, что из среды сенаторов избираются судьи по всем государственным и частным тяжбам, которые связаны с возможностью предъявления серьезного обвинения. Вот почему все граждане, находясь в зависимости от сената и опасаясь неверного исхода тяжбы, заботливо воздерживаются от возражений против сенатских определений и от противодействия сенату. Точно так же они не имеют охоты противодействовать видам консулов, ибо каждый гражданин в отдельности и все вместе подчинены власти консулов во время войны (VI, 17).

Именно такой порядок взаимоотношений трех властей в римском государстве и обеспечивает его стабильность как во времена внешней опасности, так и в периоды благоденствия, заключает Полибий. Общая угроза побуждает власти к единодушию и сотрудничеству. Все римляне соревнуются друг с другом в совместном обсуждении решений и их исполнении. Государство вследствие этого становится столь могущественным и деятельным, что оказывается неодолимым и осуществляет все свои планы. В благополучные времена, когда, как это обыкновенно бывает, римляне становятся необузданными и высокомерными, их государство обретает все же исцеление в самом себе: чрезмерное усиление одной из властей оказывается совершенно невозможным, ибо порывы к переменам сдерживаются частью внешними мерами, частью исконным опасением противодействия с какой бы то ни было стороны (VI, 18).

II.4. Римская армия

Кроме исследования римской системы равновесия властей, Полибий также подробнейшим образом рассматривает такой элемент римского политического устройства, как римская армия (VI, 19-42). Самое пристальное внимание он уделяет анализу источников военного могущества Рима, структуре, вооружению и дисциплине римских войск, считая все это предметом, единственным по своей важности и поучительности (VI, 26, 12), ибо именно армия стала инструментом римской экспансии.

Не имея возможности полностью воспроизвести достаточно распространенное описание Полибием данного, мы ограничимся лишь освещением следующих принципиально значимых для него элементов римской воинской культуры: 1) особенностей воспитания гражданских и воинских добродетелей; 2) оснований дисциплины (системы поощрений и наказаний) римлян; 3) основного принципа построения их военного лагеря в сравнении с устройством лагеря греческой армии.

Если первое и второе, согласно историку, тесно взаимосвязаны (второе является органическим продолжением первого) и представляют собой наиболее важное основание высоких нравственно-психологических качеств римского солдата, то третье наглядно демонстрирует регулярность военной организации римлян как неоспоримое общее преимущество их гражданских порядков.

Римский лагерь, согласно Полибию, представляет собой пространство, каждый раз организуемое одним и тем же образом - вне зависимости от обстоятельств и трудностей. Цель, которой подчинена его структура, - добиться наибольшей управляемости войск, наилучших условий перехода от обороны к наступлению и обратно и обеспечить надежную охрану их во время длительной стоянки. Именно этим постоянством организации и функциональностью отличается римский лагерь от лагеря греческого. Эллины же при создании лагеря имеют в виду прежде всего свойства местности, укрепления, возведенные самой природой, желая избежать трудностей по возведению окопов; поэтому-то для них неизбежно сообразовываться со свойствами местности, менять общую фигуру всей стоянки и отдельные части ее располагать то здесь, то там смотря по местности. Римляне, напротив, предпочитают осуществлять труды по проведению рва и другие работы, лишь бы устроение стоянки оставалось всегда неизменным (VI, 42, 1-5; 41, 9-11).

Дисциплина римского войска, поддерживаемая системой наказаний и поощрений, - жесточайшая. Однако жестокость наказаний связана не с рабским положением солдата, а с суровостью римской гражданской добродетели в целом. Палочное наказание - высшая степень гражданского унижения и позора, сигнатура (своего рода позорная доска), основание для удаления самого имени того, кто преступил воинский закон, из исторической памяти Рима, т.е. свидетельство о его гражданской смерти. Полибий сообщает, что в случае совершения воинского преступления виновный подвергается наказанию палками. Этому наказанию подвергаются следующие наиболее позорные проступки: ложь ради получения воинского отличия, оставление поста из-за трусости и малодушия, утрата оружия в битве, кража из лагеря, ложные показания, мужеложство, троекратное совершение одного и того же (менее значительного, чем вышеперечисленные преступления) проступка. Наказание это производится приблизительно так: трибун берет палку и ею только ...касается осужденного; вслед за этим все легионеры бьют его палками и камнями. Наказуемых забивают большею частью до смерти тут же, в самом лагере, а если кто-нибудь и выходит ... живым, то не на радость себе; возврат на родину ему не дозволен, и никто из родственников не осмелится принять такого человека к себе в дом. Солдаты обязаны повиноваться трибунам, а трибуны - консулам. Во власти трибуна налагать денежную пеню, брать в залог, сечь розгами (VI, 37, 1-11).

Если большое число солдат совершает коллективный проступок, то смертью караются не все виновные. По жребию выбирается около десятой доли всех виновных, и тех, на кого падет жребий, подвергают беспощадному наказанию палками; остальные - опозоренные - получают в качестве довольствия меру ячменя в день вместо меры пшеницы, а палатки их ставят за ограждением лагеря. Такое наказание представляет собой действие одновременно и достаточное для устрашения солдат, и лишенное чрезмерного вреда в плане причинения бессмысленной убыли войска (VI, 38).

Награды и отличия преследуют цель возбуждения духа соревнования в деле стяжания воинских почестей, которые делают имя гражданина прославленным, удостоенным памяти потомков.

Экскурс: Полибий сообщает об этом нижеследующее: "Прекрасно также умеют римляне возбуждать отвагу в солдатах. Так, если было какое дело и некоторые солдаты отличались в нем храбростью, консул созывает в собрание все войско и ставит подле себя тех солдат, которым молва приписывает выдающиеся подвиги. Сначала он произносит похвальное слово о заслугах каждого воина отдельно и обо всем, что было в его жизни достойного доброй памяти, затем дарит солдату, ранившему неприятеля, копье, солдату, убившему врага и снявшему с него доспехи, дарит чашу, если он пеший, или конскую сбрую, если конный; прежде, впрочем, дарилось только копье. Однако награды даются не тогда, когда воин ранил нескольких врагов или снял с них доспехи в правильной битве или при взятии города, но тогда только, когда враги ранены или убиты в легкой стычке и вообще при таких обстоятельствах, которые нисколько не обязывали отдельных воинов отваживаться на опасность и в которых солдаты по доброй воле и собственному побуждению шли в дело. Золотым венком консул награждает солдат, которые при взятии города первые взошли на стену. Он отличает наградами и тех из римлян или союзников, которые в битве прикрыли кого-либо щитом и тем спасли его. Спасенные также награждают своих спасителей венком или по собственному побуждению, или, если этого не сделают, то по судебному приговору трибунов. Да и во всю жизнь спасенный чтит своего спасителя как отца и обязан угождать ему во всем как родителю. Такого рода поощрения возбуждают к соревнованию в военной доблести не только свидетелей и очевидцев, но и остающихся дома граждан. Ибо солдаты, удостоенные подобных наград, помимо того, что слава о них идет в лагерь и теперь же достигает родины, участвуют в торжественных процессиях со знаками отличия: носить подобные украшения может лишь тот, кого консул наградил ими за доблесть; в домах своих они кладут снятые с неприятелей доспехи на самых видных местах, как памятники и свидетельства своей доблести. При столь внимательном и заботливом отношении к военным наградам и наказаниям не удивительно, если военные предприятия римлян увенчиваются блестящими успехами" (VI, 38, 1-11).

Как уже говорилось, прочность и эффективность военной организации римлян основаны на высоте их гражданской добродетели; в свою очередь сама эта добродетель имеет, по мнению Полибия, своим фундаментом определенную государственную систему воспитания, а равным образом особенности государственной религии Рима, системы традиционных религиозных установлений (запретов и авторитетов). Чтобы понять то, с каким старанием римское государство воспитывает граждан, которые готовы вынести все, лишь бы пользоваться в отечестве славою доблестных мужей, согласно историку, достаточно привести один-единственный пример, касающийся посмертных почестей, которые достаются гражданам, стяжавшим при жизни славу.

Экскурс: Полибий так описывает данное обыкновение римлян: "Так, когда умирает кто-либо из знатных граждан, прах его вместе со знаками отличия относят в погребальном шествии на площадь к так называемым рострам, где обыкновенно ставят покойника на ноги, дабы он виден был всем; в редких лишь случаях прах выставляется на ложе. Здесь пред лицом всего народа, стоящего кругом, всходит на ростры или взрослый сын, если таковой оставлен покойным и находится на месте, или же, если сына нет, кто-нибудь другой из родственников и произносит речь о заслугах усопшего и о совершенных им при жизни подвигах. Благодаря этому в памяти народа перед очами не только участников событий, но и прочих слушателей, живо встают деяния прошлого, и слушатели проникаются сочувствием к покойнику до такой степени, что личная скорбь родственников обращается во всенародную печаль. Затем после погребения с подобающими почестями римляне выставляют изображение покойника, заключенное в небольшой деревянный киот в его доме на самом видном месте. Изображение представляет собою маску, точно воспроизводящую цвет кожи и черты лица покойника. Киоты открываются во время общенародных жертвоприношений, и изображения старательно украшаются. Если умирает какой-либо знатный родственник, изображения эти несут в погребальном шествии, надевая их на людей, возможно ближе напоминающих покойников ростом и всем сложением. Люди эти одеваются в одежды с пурпурной каймой, если умерший был консул или претор, в пурпурные, если цензор, наконец - в шитые золотом, если умерший был триумфатор или совершил подвиг, достойный триумфа. Сами они едут на колесницах, а впереди несут пучки прутьев, секиры и прочие знаки отличия, смотря по должности, какую умерший занимал в государстве при жизни. Подошедши к рострам, все они садятся по порядку на креслах из слоновой кости. Трудно представить себе зрелище более внушительное для юноши честолюбивого и благородного. Неужели ...можно взирать равнодушно на это собрание изображений людей, прославленных за доблесть, как бы оживших, одухотворенных? Что может быть прекраснее этого зрелища? Далее, мало того, что оратор говорит о погребаемом покойнике; по окончании речи о нем он переходит к повествованию о счастливых подвигах всех прочих присутствующих здесь покойников, начиная от старейшего из них. Таким образом непрестанно возобновляется память о заслугах доблестных мужей, а через то самое увековечивается слава граждан, совершивших что-либо достойное, имена благодетелей отечества становятся известными народу и передаются в потомство; вместе с тем - и это всего важнее - обычай поощряет юношество ко всевозможным испытаниям на благо государства, лишь бы достигнуть славы, сопутствующей доблестным гражданам. Сказанное подтверждается нижеследующим: многие римляне, чтобы решить победу, добровольно выходили на единоборство, немало было и таких, которые шли на явную смерть, на войне ли за спасение прочих воинов, или в мирное время за безопасность отечества. Далее, иные власть имущие в противность всякому обычаю или закону умерщвляли родных детей, потому что благо отечества ставили выше самых тесных кровных связей. Римляне знают множество подобных случаев относительно многих граждан" (VI, 53-54).

Однако важнейшее преимущество римского государства состоит, по мнению Полибия, в воззрениях римлян на богов. То, что осуждается у других народов, а именно богобоязнь, у римлян составляет основу гражданской добродетели. И в самом деле, богобоязнь облекается у них в причудливо-грозные формы и пропитывает всю частную и государственную жизнь. Все это, по мнению историка-грека, может показаться нелепым, однако эти обыкновения весьма эффективны с точки зрения задачи управления толпой, поскольку всякая толпа легкомысленна и преисполнена нечестивых вожделений, неразумных стремлений, духа насилия, то только и остается обуздывать ее таинственными ужасами и грозными зрелищами. Позитивная роль, которую играет богобоязненность в гражданской жизни, становится вполне очевидной при сопоставлении римских и эллинских нравов. У скептично настроенных эллинов распоряжающиеся общественным достоянием люди не способны исполнить данное ими обязательство - даже в том случае, если им доверяется один талант (хотя бы при этом было десять поручителей, наложено было столько же печатей и присутствовало вдвое больше свидетелей); у римлян же выполнение обязательств обеспечивается безусловной верностью простой клятве, хотя бы должностные лица имели в своем распоряжении весьма большие суммы; у римлян вообще крайне редки случаи изобличения в хищении (VI, 56, 6-15).

II.5. Сравнение государственных учреждений лакедемонян, критян, карфагенян и римлян

Круг значимых образцов для сравнения с государственным устройством Рима очерчивается Полибием следующим образом. Он говорит, что похвалы историков обычно удостаиваются учреждения лакедемонян, критян, мантинейцев, а также карфагенян; но некоторые упоминают еще о государственном устройстве афинян и фиванцев. Однако, по его мнению, учреждения афинян и фиванцев выпадают из этого круга. Рост этих двух государств был неорганичен, расцвет непродолжителен, они быстро пришли в упадок, так как своими успехами фиванцы и афиняне были обязаны не государственному строю, а личной доблести выдающихся государственных деятелей. Свидетельством политической неустойчивости Афин и Фив служит тот факт, что, даже избавившись - благодаря доблести народа и правителей - от величайших напастей, среди мира и спокойствия, они сверх всякого ожидания, по какому-то бессмыслию приходили снова в бедственное состояние. Принципиальный порок и Фив, и Афин - это то, что там всеми делами по собственному капризу заправляет толпа, считает Полибий (VI, 43-44).

Политический строй Крита также исключается Полибием из круга значимых для сравнения образцов. Хотя древние писатели (Эфор, Ксенофонт, Каллисфен, Платон) и называют его сходным с государством лакедемонян, но это ошибочное мнение, вызывающее лишь недоумение: принципы организации критского государства полностью противоположны принципам Лакедемона. Устойчивость Лакедемона как государства зиждется на двух добродетелях, на храбрости по отношению к врагам и на единодушии во взаимных отношениях граждан. В свою очередь, доблести эти - плод разумных законов: закона о земельной собственности (согласно которому никто не вправе приобретать земли больше других, но все граждане должны иметь равную долю участия в общественной земле); закона о денежном имуществе (так как оно не имеет у лакедемонян никакого значения, государство совершенно избавлено от раздоров из-за разницы состояния) и установления, согласно которому цари лакедемонян имеют непрерывающуюся власть, а так называемые старейшины - пожизненную. В силу данных законов и культивируемых ими нравов, исключающих любостяжание, лакедемоняне пользовались наилучшими во всей Элладе отношениями внутри общины и отличались единодушием, избегая распрей и смуты.

Прямо противоположное положение дел, нежели в Лакедемоне, мы находим на Крите: законы критян позволяют каждому расширять свои земельные владения до бесконечности; деньги имеют у критян такую цену, что обладание ими почитается не необходимым только, но и весьма почетным; низкая корысть стала чертой характера критян, и из всех народов у них только никакая нажива не считается постыдною; помимо этого, власти их ограничены годичным сроком, и государство имеет вид демократии. Критяне в силу указанных причин обуреваемы многократнейшими распрями, частными и государственными, а также домашними войнами. Их государственное устройство не достойно ни похвалы, ни подражания (VI, 45-46).

Главный вывод, который делает Полибий из сравнения Лакедемона и Крита, заключается в следующем: он формулирует уже упоминавшееся выше положение о том, что каждому государству присущи два начала, которые и определяют, заслуживает ли его учреждения и отправления их подражания, или следует воздерживаться от них. Начала эти - обычаи и законы. При этом Полибий исходит из соответствия между свойствами нравов и обычаев, присущих публичной и частной жизни, и качеством государственного устройства: Если ... у какого-либо народа мы наблюдаем добрые обычаи и законы, мы смело можем утверждать, что хорошими окажутся здесь и люди, и общественное устройство их. Точно так же, если мы в частной жизни людей видим любостяжание, а в государственных деяниях неправду, очевидно, можно с большою вероятностью предположить, что и законы их, и нравы частных лиц, и весь государственный строй негодны (VI, 47, 1-4).

По мнению Полибия, бессмысленно также привлекать к сравнению идеальное государство Платона, так как его пригодность не испытана на деле (VI, 47, 7-8).

Возвращаясь к обсуждению политического строя Лакедемона, культивирующего гражданское мужество и благонравие граждан, обеспечивающего их единодушие (это - надежный щит для ограждения Лаконики от внешних посягательств и внутренних раздоров) и гарантирующего прочное водворение свободы в Спарте, Полибий отмечает, что данный строй, однако, направлен исключительно на утверждение автаркии Лакедемона (который представлял собой государство самодовлеющее и умеренное), но что он совершенно не пригоден для утверждения единого мирового порядка. Законодательство Ликурга, считает Полибий, пригодно лишь для прочного охранения собственных владений и для удержания свободы; но если целью государства становится власть и главенство над многими народами, то приходится признать, что для такой цели лаконское государство не пригодно, что римское государство выше его и лучше приспособлено к достижению этой цели. Дело в том, что спартанцы, самодовлеющие и воздержанные в частной жизни, свободные от честолюбия и в высшей мере благоразумные в жизни гражданской, оказались, однако, по отношению к остальным эллинам преисполненными честолюбия, жажды власти и любостяжания. Поэтому пока притязания спартанцев ограничивались владычеством над соседями или над одними пелопоннесцами, до тех пор достаточны были силы и средства самой Лаконики. Но с тех пор, как их притязания вышли за пределы Пелопоннеса, стало ясно, что ни железных денег, ни сбыта ежегодного сбора плодов недостаточно для удовлетворения всех нужд ... ибо теперешнее положение лакедемонян требовало общепринятой монеты и наемных войск. Вследствие этого они вынуждены были обивать пороги у персов, налагать дань на островитян, выжимать деньги у эллинов в том убеждении, поскольку оказалось, что, претендуя на господствующее положение, они на самом деле не в силах не только господствовать над эллинами, но и управляться со своими делами вообще (VI, 48-50).

Что же касается государства карфагенян, то, по словам Полибия, первоначально оно было устроено превосходно: по своему устройству карфагенское государство в целом походило на римское и лакедемонское, представляя собой смешанную форму правления. Так, в Карфагене были цари, совет старейшин имел аристократическую власть, а народ в полной мере пользовался своими правами. Все дело - в разнице фаз, проходимых двумя государствами: всякое тело, всякое государство и всякое предприятие согласно природе проходят состояние возрастания, потом расцвета и, наконец, упадка (выделено мною. - А. Ч.). Государство карфагенское раньше окрепло и преуспело, нежели римское, поэтому Карфаген уже отцветал в это время, а Рим, по крайней мере, в отношении государственных учреждений, находился в самом цветущем состоянии. Карфаген к тому времени утратил соразмерность правящих начал, господствующее положение в нем занимала толпа, а у римлян высшая мера значения принадлежала сенату; поэтому решения римлян в делах государственных были разумнее и, невзирая на полное крушение вначале, они под конец войны, благодаря мудрости мероприятий, восторжествовали над карфагенянами. Кроме этого, свою роль сыграли и следующие факторы: 1) карфагеняне использовали иноземные наемные войска, а римляне - гражданское ополчение, государство карфагенян было вынуждено поэтому возлагать свои надежды на сохранение свободы, на мужество наемников, а римское - на доблести собственных граждан и на помощь союзников; 2) италийцы превосходили финикиян и ливийцев телесной силой, а главное - душевной отвагой; ревность в юношестве в этом отношении возбуждают и их исконные обычаи, положенные в основу гражданского воспитания (выше приводились примеры, используемые Полибием для демонстрации того, с каким старанием римское государство воспитывает граждан, которые готовы вынести все, лишь бы пользоваться в отечестве славою доблестных мужей: благо родины и слава для них дороже, чем сохранение собственной жизни); 3) обычаи и законоположения римлян относительно обогащения лучше карфагенских; для карфагенян нет постыдной прибыли, для римлян, напротив, нет ничего более позорного, чем поддаться подкупу или обогащаться непристойными средствами; сколь высоко они ценят честное обогащение, столь же презирают стяжание недозволенными путями (тогда как у карфагенян для получения должности люди открыто дают взятки, у римлян это самое наказуется смертью); заслуги награждаются у одного народа совсем не так, как у другого, а потому у обоих народов различны и пути, ведущие к наградам; 4) наконец, важнейшее преимущество римского государства состоит в воззрениях римлян на богов (об этом также говорилось выше) (VI, 51-56).

Таким образом, сравнение форм правления, осуществляемое Полибием в контексте политической истории, дает следующий основной теоретический результат. Такого рода сравнение демонстрирует цикличность существования простых политических форм и направленность их движения; в зависимости от конкретного момента - восходящую или нисходящую, прогрессивную или регрессивную: движение любой политической формы, согласно Полибию, проходит пять фаз: зарождение - ЬсчбЯ кбЯ енЭуейт, возрастание - быозуйт, расцвет - ЬкмЮ, изменение - мефб плЮ, завершение - фЭлпт (VI, 4, 12-13).

Интерпретация: Применение определения "прогрессивный" ("регрессивный") вполне оправдано в рамках анализа и изложения логики Полибия. Однако во избежание модернизации его взглядов, следует уточнить границы и особенности античного и, в частности, полибиевого применения термина "прогресс".

Изначально понятие "прогресс" скрывает под собой пласты натуралистических и пространственных значений, которые лишь метафорически проецируются на историю; физически-пространственный аспект (последовательность шагов) интерпретируется в темпоральном ключе: такого рода движение всегда означает продвижение вперед. Поэтому понятие "прогресс" всегда подразумевает относительность: в пространственном смысле - здесь в соотношении с там; в темпоральном - сейчас в соотношении с прежде и затем. В качестве такого рода релятивизирующей категории "прогресс" достаточно эластичен, чтобы стать обозначением любого рода исторических изменений. Вместе с тем нельзя забывать, что, как таковой, термин "прогресс" кристаллизовался только в конце XVIII в. - как коррелят обобщения множества различных "историй" (подразумевающих разнообразные подвижки) в понятии "история как таковая"; именно в эту эпоху понятия "история" и "прогресс" становятся синонимичными.

В античности существовало много слов, которые в переносном смысле означали "прогресс", "продвижение вперед". Среди глаголов греческого языка следует назвать прежде всего ЭрЯуйуьнбй ("прибавлять", "расти", "продвигаться вперед", "делать успехи") и рспкьрфейн(приблизительно "пролагать путь"). В качестве существительного сначала господствует ЭрЯуйуйт; впоследствии его место занимает рспкпрЮ, наряду с этим постоянно употребляется быозуйт ("возрастание", "приращение"). РспкрЮ Цицерон переводит как "progressus" и "progressio". В аналогичном смысле употребляются слова "progredi" и "processus", а также "profectus" (ср.: proventus rerum artiumque, прибыток имущества и умений. - Плиний. Естественная история. 2, 117). С помощью этих слов описывается прибавление (рост), улучшение или ухудшение чего-либо в определенных отношениях. Особенно часто - совершенствование индивида в области образования и морали (стоики, Филон Александрийский); но равным образом - и возрастание мощи и благосостояния городов и государств. Субъекты и области такого продвижения вперед мыслятся, как правило, партикулярными, временное измерение прогрессивных изменений представляется ограниченным. Общее понятие прогресса никогда и никем не формулируется. По крайней мере, в языческий (классический) период никогда и никем не допускается мысли о том, что идет процесс улучшения общественных и моральных условий, а тем более, что история - всеохватывающий процесс изменений. Воспринимается не столько процесс изменений как таковой, сколько вещи, которые изменяются. Во времени никто и никогда не обнаруживает единого направления изменений к лучшему. Представление о продвижении вперед в отдельных областях непротиворечиво соседствует с представлением об упадке в других. "Прогресс" остается чисто дескриптивной (описательной) констатацией изменения отдельных вещей и обстоятельств. Любое ощущение прогресса остается связанным с узкой эмпирией (традиционного) общества, масштаб изменений в котором весьма ограничен и, как правило, распространяется не на прошлое и настоящее, а в негативном смысле (порча) - на будущее. (Узкоэмпирическая привязка значения "прогресса" ослабевает лишь в христианскую эпоху).

Сознание всеохватывающего прогресса рода человеческого возникает, наконец, в связи с образованием римской империи. Полибий был очарован происходившим на его глазах единственным в своем роде зрелищем обретения Римом мирового господства. Все отдельные истории (рсЬЧейт), согласно Полибию, слились в единую историю (ЯуфпсЯб). В этом - хотя и не в предшествующих отдельных историях - он видел осуществление высшего плана (ьйкпнпмЯб) или действие фэчз (судьбы). Все происходящее подчинилось единой цели (пкьрпт, фЭлпт. - Полибий. Всеобщая история, I, 1, 5; I, 4, 4;VIII, 2 (4), 3.-I, 3, 4;I, 4, 1.-I, 4, 3; IX, 44, 2.-I, 4, 1.-I, 3, 4). Наряду с этими констатациями - и совершенно безотносительно к ним - мы находим у Полибия сознание того, что во всех областях опыта и технических возможностей произошел исключительный прогресс (IX, 2, 4 сл. X, 47, 12. - Ср.: III, 59, 4; III, 58, 4; IV, 40, 1 сл.). Для обозначения этих обеих разновидностей прогресса Полибий употребляет термин рспкпрЮ, применявшийся до сих пор только для обозначения процесса нравственного совершенствования личности. Вопрос о том, как дальше будут разворачиваться исторические события, остается для него открытым. Нет никаких свидетельств тому, что Полибий считал рспкпрЮ (продвижение вперед) к образованию мировой империи окончательной характеристикой исторического процесса.

В свою очередь, определение фазы существования того или иного политического образования (политической формы) позволяет прогнозировать дальнейший ход исторических событий. Прагматический подход в определении естественных причин заката той или иной формы выявляет возможность говорить о двояком основании ее порчи: все существующее подвержено переменам и порче, но при этом всякая форма правления может идти к упадку двояким путем, так как порча или проникает в нее извне, или зарождается в ней самой; первая не подчиняется каким-либо неизменным правилам, тогда как для второй существует порядок от природы (VI, 57, 1-3). Понимание природы внутренней деградации уточняется (применительно к опыту Лакедемона), дополняется также указанием на то, что источник такого рода деградации - в первоначальном достижении государством внешних преобладания и господства и внутреннего благосостояния (так что граждане начинают переступать меру справедливости в погоне за должностями и в прочих вожделениях) и неизбежным затем с порчей нравов и утратой гражданского единства переходом к охлократии (VI, 57, 5-9).

Рим как сложно-равновесная политическая форма, находящаяся в восходящей фазе своего могущества (в отличие от Карфагена) и обладающая необходимым запасом нравственной, гражданской устойчивости (сохраняющейся, в отличие от Лакедемона, и в условиях осуществления внешней экспансии), - счастливое исключение из общего правила (под которое подпадает и политический строй Лакедемона тоже).

Политическая история Полибия представляет собой в данном отношении спецификацию общего места для всей античной традиции - рефлексии по поводу эрозии гражданской нравственности (а следовательно, и неизбежного ухода с достигнутых цивилизационных высот) и драматических коллизий, с этим связанных. Принципиальная специфика Полибия в сравнении с классическими античными теориями - его (ограниченный) оптимизм, воодушевление делом созидания Римом нового устойчивого политического порядка. Новый мировой порядок в понимании Полибия - порядок свободы, всеобщей свободы-безопасности. Максимумом, достижимым для Лакедемона, была коллективная свобода внутри собственного государства, свобода-автаркия данного государства, подверженная, однако, разрушению в условиях попытки данного государства осуществить внешнюю экспансию. Исторический предел римской экспансии не обозначен Полибием, как и не обозначен им временной рубеж начала заката римского могущества и не определена причина этого заката (противоречиво заявлено, как мы видели, со всей определенностью лишь о подвластности Рима общему закону возрастания, расцвета и упадка. - VI, 9, 12-13). Однако на данный момент, в понимании Полибия, приобщение к новому римскому мировому порядку - не утрата, а приобретение. Именно в этом пункте следует видеть ключевое отличие Полибия от предшествующей позднеклассической теории, для которой концепция смешанного строя - не новость. (Исследователями отмечается подчиненное значение в теории Полибия анализа смешанного строя: она нужна ему, по сути, для подтверждения тезиса о безусловном политическом преимуществе Рима в сравнении с эллинскими формами политической организации). Существенно в соотношении между теорией смешанного строя у Полибия и таковой же у его предшественников следующее: Полибий, в отличие от предшествующей политической мысли, рассматривает смешанную политию (эту, по общему мнению, наиболее стабильную форму государственного устройства и условие сохранения свободы и безопасности) не как чисто теоретическую конструкцию или невозвратное прошлое, а как реально существующий образец, римское государство. Отношение к Риму как к образцу цивилизационного совершенства и прочности, как к государству, прогрессирующая экспансия которого фатально не связана с деградацией, наследует Цицерон, положив данную оценку в основание своей теории.