Возрождение и эпоха ранних буржуазных революций

5.1. Никколо Макиавелли. Политика как искусство и наука

Политическая тематика была главной для Макиавелли-теоретика, известного прежде всего такими трудами, как "Государь", "Рассуждения о первой декаде Тита Ливия", "О военном искусстве", "История Флоренции". В политических трактатах Макиавелли теоретическое рассмотрение политики освобождено от моральных и религиозных критериев. "Государство" признается высшим проявлением человеческого духа, а служение последнему - целью человеческой жизни.

Интерпретация: Макиавелли, имея в своем распоряжении множество традиционных терминов ("царство", "империя", "республика", "монархия", "полис", "цивитас" и т.д.), тем не менее вводит специальный термин "stato" для обозначения новой политической реальности - больших централизованных государств, "утверждавшихся на "стояние" (stare) на "постоянном месте" (statio) - национальной территории". Новое политическое образование, по мнению флорентийского мыслителя, должен возглавлять принцепс, что и определило название его основного труда, который первоначально имел название "De principatibus" - "О принципатах" и лишь позднее получил название "Il Principe" - "Государь" или "Князь".

Саму же необходимость государства Макиавелли почти на полтора века раньше Гоббса обосновывал эгоистической природой человека и потребностью ее насильственного обуздания.

Политический идеал Макиавелли - Древний Рим, в котором он видел воплощение идеи сильного государства, умеющего сохранять внутренний порядок и распространять влияние на другие народы. Республиканский Рим - образец политического устройства, так как в нем за каждым из компонентов его составляющих (первым человеком, или принцепсом, оптиматами и народом) предусмотрительно закреплялась необходимая и справедливая доля власти. В "Рассуждении ..." Макиавелли описывает строй древнеримского государства, полагая, что республика - лучшая форма правления, так как она каждого делает ответственным за судьбу государства. Но республиканкая форма правления не всегда возможна; нельзя сохранить свободные политические учреждения, если в народе не развиты гражданские добродетели. Римская республика достигла могущества потому, что сумела воспитать высокий гражданский дух в римском народе.

Макиавелли противопоставляет величие Древнего Рима упадку современной ему Италии. В самом известном трактате Макиавелли "Государь", созданном в период с июля по декабрь 1513 г. и изданном лишь посмертно, в 1532 г., описываются способы создания сильного национального государства в условиях, когда в народе не развиты гражданские добродетели. Главная проблема этого произведения - проблема эффективности единовластного авторитарного правления.

Макиавелли - современник Лютера. Его позиция в определенном отношении схожа с лютеровской: он такой же решительный сторонник секуляризации власти, как и Лютер. Однако данная точка зрения является у него не следствием вероисповедальных предпосылок, а вытекает из совсем особого взгляда на политику, в дальнейшем утверждающегося в европейской мысли.

Макиавелли считается предтечей современной политической науки, его влияние прослеживается в концепциях В. Парето, Г. Моски, Р. Михельса. К творческому наследию великого флорентийца обращались Ф. Ницше, М. Вебер, Ж. Пиаже, Д. Рисмен и Э. Фромм. Вместе с тем нельзя безоглядно модернизировать политическую теорию Макиавелли, который, по словам Л.М. Баткина, пользовался содержательной логикой ренессансного типа культуры.

Интерпретация: По мнению Баткина, к Макиавелли применяют современные идеологические стереотипы, когда нападают на него или защищают, говоря, например, что он был реалистом в политике, ссылаясь на его "трезвость", "научность" и т.д. Когда же односторонне превращают его в приверженца абсолютной монархии или республиканца, "наставника тиранов" или "провозвестника Рисорджименто", из его системы мышления произвольно изымается какой-нибудь один элемент, который "получает адекватный смысл" лишь в ее рамках. На самом же деле ""Государь" - руководство в ремесле политики, построенное вокруг типовых "примеров" и выводящее из них "разумные основания" [ragioni], т.е. нечто очень близкое по жанру к трактатам о живописи Леона Баттисты Альберти или Леонардо"; это - "эмпиризм, насыщенный гуманистической топикой ["Топика" - логико-риторическое сочинение Аристотеля, служащее руководством для участников спора, разбитое на "топы", в которых разбираются определенные примеры] и рационалистический". В тексте "Государя" легко различить "два сплетающихся и спорящих голоса - недоверия к истории и потребности безотлагательно приступить к делу ... отчаяния и надежды". Но всякий политик, как и вообще человек, "не может строить расчеты на желаемом, а не на действительном, и не может остаться [только] при действительном", а всякая попытка совместить эти вещи - "как свернувшийся еж: иглы парадоксов торчат во все стороны". Один из источников макиавеллиевских парадоксов - "ренессансное противоречие неизменной природы и индивидуального вызова, идеальной нормы и опыта" - и, в частности, столкновение того, "как должны были бы жить люди", и того, "как они живут на деле" (отказ от рассуждений об идеальных республиках в пользу реального политического опыта продиктован именно этой антиномией). Само появление такой антитезы - "предвестие новоевропейского научного метода мышления". Однако, если говорить не об идеях, а разобрать текст "Государя" "на уровне стилистики - синтаксиса, лексики, ритмики, всех способов языкового выражения и их семантики" (как сообщает автор, он использует в данном случае результаты исследования итальянского литературоведа Д. Барбери-Скуаротти: Barberi-Squarotti G. La forma tragica del "Pricipe". Firenze, 1966), то окажется, что "Макиавелли всегда исходит из идеальных моделей, а не просто описывает факты. Его язык или энергично возвышает или не менее резко снижает реальность, контрастно окрашивая оба ее пласта. Один пласт - воля и доблесть героя, действующего в истории и стремящегося осуществить в ней предусмотрительный и смелый замысел (il concetto). Другой пласт - жизненная эмпирия, в которой хозяйничает фортуна. У Макьявелли, таким образом, "отношение к вещам проблематизируется" и превращается в постоянное борение разума со стихийным и косным человеческим материалом истории". По замечанию автора, можно было бы развить эту мысль, сопоставив "эстетику трудного" у Микеланджело с "героической" политикой у Макиавелли: скульптор прозревает в материи идею, "кончетто", и пробивается к ней сквозь камень, обращаясь с последним так же как политик - с историей (Баткин Л. М. Макьявелли // Итальянское Возрождение: Проблемы и люди. М., 1995. С. 346, 350-351, 355, 356-357).

Макиавелли понимает политику как область властных отношений (отношений господства и подчинения, связанных с применением насилия), решений и действий, имеющих свою особую логику, отличную от логики человеческих действий в других областях общественной жизни и не определяемую понятием морального блага. Именно такая позиция и позволяет выделить властное целедостижение как таковое в качестве самостоятельного предмета исследования. В средневековой же (как и в античной) теории политическая цель мыслится именно в качестве морального "блага", имеющего онтологический статус.

Властные решения и действия предстают в рамках такого анализа как то, что является функцией от ситуативного изменения мнений и настроений граждан (подданных), интересов и целей других государств; тогда как единственная константа - властный интерес как таковой.

Если определить основоположения макиавеллиевского понимания политики, то получится следующее.

1. Макиавелли исходит из ранее небывалого представления об обществе; социально-политическая жизнь для него - это перспективное пространство взаимодействия свободовольных индивидов, ориентирующихся по вектору (частного - индивидуального или группового) интереса, изменяющегося во времени. Новация в данном случае состоит в том, что речь не идет больше о традиционных, естественных общностях, связанных единством языка, разума, интересов безопасности и блага (представление, перекочевавшее из античности в средние века); понятие постоянно изменяющегося во времени частного интереса заменяет традиционное представление изначального, "естественного" общего блага.

2. Политика в таком случае предстает как особого рода искусство, основанное на способности держателя властных функций опережающим образом отслеживать изменения во времени значимых интересов и учитывать эти изменения при принятии решений.

Интерпретация: Л.М. Баткин показывает, что макиавеллиевский историзм, логика ренессансного "подражания" античным образцам-ориентирам, не содержит императива буквального следования норме, но предполагает приспособление к конкретным обстоятельствам ("качествам времени" - "la qualita de' tempi"): "... неизменная суть предстает как "разнообразие случаев" ("varieta degli accidenti") ... Макьявелли любое конкретное событие ... возводит к некоему общему правилу человеческой природы и истории, но это правило бытийствует не как собственно всеобщая сила, не над историей или до истории, а как сама эта пестрая история, как ее "разнообразие" ... как пример, казус. "Разнообразие" приводит к тому, что норма всякий раз словно бы рождается заново, и у каждой современности "собственная встреча" с античностью. Поэтому распознать норму в казусе нелегко. Но в этом-то и состоит ремесло политика ... Поскольку главная соль макьявеллиевского теоретизирования - в обдумывании индивидуального, оно художественно" (Баткин Л.М. Указ. соч. С. 352-353).

3. Политика понимается как область таких отношений, для которой характерно сложное взаимодействие интересов (часто непримиримо-враждебных); основной же интерес - приобретение, сохранение власти и приращение ее ресурсов, а главное средство достижения властных целей - насилие.

4. Все остальные интересы (а следовательно, также действия, союзы и отношения) - функция от этой главной цели. Политика, согласно Макиавелли, является областью функциональных зависимостей поведения носителя власти от изменений этих интересов во времени.

Интерпретация: Разумеется, сам Макиавелли вообще не употребляет термин "функция", нет у него и понимания "разнообразия случаев", буквально приближающегося к свойственному "социальной науке" смыслу, вкладываемому последней в данный концепт, заимствуемый из биологии и (или) математики: ни в качестве определения способности какой-либо части целого совершать действия, обеспечивающие единство этого целого, его адаптацию к изменениям внутренней и внешней среды существования, а тем самым - его воспроизводство и развитие, - функция как процесс и действие; ни в качестве y = f (x), - функция как взаимозависимость (ср.: Мертон Р. К. Явные и латентные функции // Американская социологическая мысль: Тексты. М., 1994. С. 381-383). И тем не менее, мировоззренческая тенденция флорентийца позволяет с известными оговорками допускать употребленную интерпретацию.

В рамках антропологического обосновывания политического функционализма Макиавелли сосредоточил внимание на действительных человеческих мотивах, понимая их в указанных выше случаях как подвижные, динамично изменяющиеся ориентации воли (а не как статичные "начала души" - склонности, страсти), зависимые от "приливов" и "отливов" исторического времени (то открывающего возможности свободы политических действий, то перекрывающего такие возможности) и от проективной направленности властного импульса на выполнение глобальной национально-государственной задачи; последняя зависимость связана с ограничением свободы властного действия (в противном случае представлявшего бы собой произвол и бессмысленную кровавую интригу) - с особого рода рациональной ответственностью перед будущим.

Макиавелли в данном отношении созвучен Лютеру (а в предельном смысле - и всей христианской традиции, давшей концепцию "двух градов"), говорившему: "И если бы весь мир состоял из подлинных христиан, т.е. из истинно верующих, то не было бы необходимости или пользы ни в князьях, ни в королях, ни в господах, ни в мече, ни в законе. И для чего все это им? Ведь у них пребывал бы в сердце Святой Дух, который учил и наставлял бы их никому не причинять несправедливости, любить всякого, с готовностью претерпевать от всякого беззаконие и саму смерть. Там, где проигрывает несправедливость и где поступают по справедливости, не нужно ссор, вражды, суда, судей, наказания, права или меча" (Мартин Лютер. О светской власти ... // Мартин Лютер. Время молчания прошло: Избр. произв. 1520-1526 г. Х., 1992. С. 119).

У М. Вебера мы найдем своего рода подытоживание этой смысловой линии, лежащее в русле постановки вопроса о предельном, этическом смысле и оправданности политики. Он, обсуждая отношение между этикой и политикой (как делом, совершаемым головой, "а не какими-нибудь другими частями тела или души"), в частности "проблему этоса политики как "дела"", возможности исполнения долга правдивости, а также этической значимости напряжения между целью и средством в политике (где главное средство - легитимное насилие), говорит: "... глубочайшая противоположность существует между тем, действуют ли по максиме этики убеждения - на языке религии: "Христианин поступает как должно, а в отношении результата уповает на Бога", или же действуют по максиме этики ответственности (выделено мною. - А. Ч.): надо расплачиваться за (предвидимые) последствия своих действий ... Если последствия действия, вытекающего из чистого убеждения, окажутся скверными, то действующий считает ответственных за них не себя, а мир, глупость других людей или волю Бога, который создал их такими. Напротив, тот, кто исповедует этику ответственности, считается именно с этими заурядными человеческими недостатками, - он ... не в состоянии сваливать на других последствия своих поступков, коль скоро мог их предвидеть. Такой человек скажет: эти следствия вменяются моей деятельности"; "Первородная испорченность мира грехом позволяла относительно легко включить в этику насилие как средство дисциплинирования против греха ... Но ориентированные только на этику убеждения ... требования Нагорной проповеди и покоящееся на этом религиозное естественное право как абсолютное требование сохраняли свою революционизирующую силу и почти во все эпохи социальных потрясений выходили со своей стихийной яростью на передний план. В частности, они вели к созданию радикально-пацифистских сект, одна из которых проделала в Пенсильвании эксперимент по образованию ненасильственного во внешних отношениях государственного устройства - эксперимент трагический, поскольку квакеры, когда разразилась война за независимость, не смогли выступить с оружием в руках за свои идеалы. Напротив, нормальный протестантизм ... легитимировал государство, то есть средство насилия, как божественное учреждение, а в особенности авторитарно-монархическое государство (Obrigkeitsstaat). Лютер освободил отдельного человека от этической ответственности за войну и переложил ее на авторитеты (Obrigkeit), повиновение которым, кроме как в делах веры, никогда не могло считаться грехом. Опять-таки кальвинизму в принципе было известно насилие как средство защиты веры, то есть война за веру, которая в исламе с самого начала являлась элементом жизни ... Все религии бились над этой проблемой ..."; "Гений или демон политики живет во внутреннем напряжении с богом любви ... напряжении, которое в любой момент может разразиться непримиримым конфликтом. Люди знали это уже во времена господства церкви ... граждане сражались против государства церкви. И в связи с такими ситуациями Макиавелли ... заставляет одного из своих героев воздавать хвалу тем гражданам, для которых величие города важнее, чем спасение души" (Вебер М. Политика как призвание и профессия // Вебер М. Избр. произв. М., 1990. С. 690, 696-697, 701, 703). Правда, согласно Веберу, этика ответственности свойственна также и восточной культуре. Он демонстрирует это на примере индуистской традиции, которая определяла "дхарму" (этос) для каждой из каст и встраивала войну в структуру жизни, полагая, что действия воинов должны быть необходимым "трудом", соответствующим целям войны и не наносящим ущерба делу религиозного спасения. "Архашастра", по его словам, - гораздо более изощренное в макиавеллиевском смысле произведение, чем "Государь" (там же, с. 700).

Перейдем теперь к подробному анализу главного сочинения Макиавелли "Государь", в котором им и были сформулированы вышеозначенные теоретические подходы.

Макиавелли начинает с традиционной задачи классификации различных форм государственной власти (продолжая эту классификационную линию до XII гл. своего трактата), суживая затем задачи своего исследования. Он различает две основные формы правления - две формы государств, утверждая, что все государства ... которые господствовали и господствуют над людьми были и суть или республики, или княжества, т.е. государства, управляемые единовластно. Собственно этим и определяется предмет исследования, если оговорить исключение республиканской формы правления. Я не буду рассматривать республики, говорит Макиавелли, я сосредоточусь только на княжествах и рассмотрю вопрос о том, как можно этими княжествами управлять и как их удерживать (II). Именно такая позиция позволяет выделить самое власть как специфическую область, требующую от государя определенного искусства поведения, т.е. соблюдения определенных правил (см.: XIV). Выделению понятию власти как предмета специального анализа способствует также постулирование свободы воли: Макиавелли резко возражает против мнения, согласно которому политическая судьба зависит лишь от "случая", фортуны, но не от концентрации собственных воли и разума политического деятеля. Он обращается к этому постулату дважды, в VI гл., утверждая, что если частного человека приводит к власти либо доблесть, либо счастье (милость судьбы), то может показаться, будто они же в равной мере помогут ему преодолеть многие трудности впоследствии, тогда как это совсем не так, ибо крепче держался тот, кто меньше полагался на счастье, а также в XXV гл., озаглавленной следующим образом: "Что значит в человеческих делах судьба и как можно ей противостоять"; в последнем случае он употребляет понятие "свобода воли", увязывая его с (проективной) политической ответственностью перед будущим, придавая тем самым политике перспективно-исторический характер, как бы полагая, что занятие политикой является процессом творчества истории.

Интерпретация: В этом проявляется установка возрожденческой культуры в целом, стоящая в одном ряду с аналогичными явлениями перспективного видения мира, например, с характерным (а для средневекового человека немыслимым) желанием одного из первых провозвестников данной культуры, Петрарки (1304-1374 гг.), который был, как известно, выдающимся картографом, составившим, вероятно, первую карту Италии, обозреть даль, взобравшись на вершину горы Вента, близ Авиньона. (См.: Буркхардт Я. Культура Италии в эпоху Возрождения. Т. 2. СПб., 1906. С. 18.).

Приведем также мнение Э.Жильсона, согласно которому субъективизм проторенессансного искусства "в визуальной сфере соответствует тому, что можно наблюдать в интеллектуальной жизни (здесь, по словам того же автора, номиналистская школа XIV в. предвосхитила гелиоцентризм Коперника, геометрический анализ Декарта и механику Галилея и Ньютона. - А. Ч.). Наиболее характерным выражением этого субъективизма является явление перспективной трактовки пространства, которая, примененная уже Джотто и Дуччо, постепенно, начиная с 1330-1340 гг., становится общепризнанной. Если понимать материальную поверхность живописного произведения ... как нематериальную проекционную плоскость, перспектива ... передает не только то, что непосредственно видно глазу, но также и то, как это может наблюдаться при определенных условиях (т. е. эмпирически. - А. Ч.). Перспектива фиксирует ... прямой intuitus от субъекта к объекту, подготавливая тем самым путь к современному "натурализму" и давая визуальное выражение концепции бесконечного, ибо точка пересечения линий в линейной перспективе может быть определена лишь как "проекция точки, в которой параллельные линии пересекаются"" (Жильсон Э. Разум и Откровение в Средние Века // Богословие в культуре средневековья. Киев, 1992. С. 58).

Проективность интересов (ожидания изменений в лучшую для себя сторону), их борьба и смена векторов политической воли, зависящих от ситуации, превращают политику в искусство политического поведения, руководствующееся знанием свода правил-законов. Вывести эти правила из опыта античной, прежде всего римской истории и современных событий политической жизни Европы и Италии и описать их - дело политической науки.

NB.: Методологический подход Макиавелли в "Государе" состоит в том, что он рассматривает опыт, или, как он это называет, случаи, всесторонне взвешивает на весах целесообразность, эффективность тех или иных действий и выводит некое поучение (правило). Благодаря этому подходу политические отношения становились "самостоятельным объектом исследования, выделенным из религиозно-схоластических, нравственных, социально-экономических и иных сфер жизни" (см.: Бурлацкий Ф. М. Указ. соч. С. 134).

Политика как подкрепленное изучением опыта искусство ориентирована на приобретение, расширение, сохранение и упрочение власти с целью выполнения исторической сверхзадачи - объединения Италии. В такого рода позиции есть два смысловых слоя: с одной стороны, задается чисто функциональная "степень" свободы действий в рамках политического целедостижения; с другой, определяется предельный горизонт этой свободы (горизонт ответственности) относительно высшей цели.

Сосредоточив свое внимание на этой центральной для мыслителя проблеме, рассмотрим оба данных смысловых слоя.

Если говорить о первом, то концентрированным его выражением была бы формула "цель оправдывает средства". Но дело в том, что в точном смысле слова у Макиавелли такой формулы нет. Есть внешне на нее похожая, встречающаяся в следующем контексте. Макиавелли констатирует, что о делах всех людей, и больше всего князей, над которыми нельзя потребовать суда, судят по успеху; поэтому, говорит он, князь пусть заботится лишь о победе и сохранении государства, средства всегда будут считаться достойными и каждым будут одобрены, поскольку толпа идет за видимостью и успехом дела (XVIII).

Как мы видим, речь идет об основаниях авторитета (и легитимности) власти государя; он может применять любые средства ради сохранения власти и победы над политическими врагами, если эти средства результативны с точки зрения указанных целей. Речь идет также о мере свободы политического действия, которая задается их результатом: свобода и результат функционально связаны между собой; чем более неоспоримым и убедительным является результат, тем большей будет свобода. Утверждение о том, что средства "будут" одобрены, двойственно. Очевидно, что речь может идти как о возрастании авторитета власти вследствие ее результативных действий и, следовательно, о возможности для нее все большей свободы в выборе средств; точно так же - о мере решимости (определяющей возможность прибегнуть к крайним средствам в случае нужды), преодолевающей внутренние барьеры, если таковые имеются, которая должна быть вооружена и поддержана знанием-уверенностью в том, что "общественное мнение" - это мнение черни, которая не употребляет нравственных критериев в оценке властных действий. Мы имеем дело, таким образом, с формулировкой своего рода условного императива, т.е. технического правила действия, ориентированного на целедостижение и выстроенного сообразно схеме: "если мы желаем добиться такого-то результата, то мы должны так-то и так-то использовать такие-то и такие-то средства". Собственно, все макиавеллиевские политические максимы (краткие формулировки правил действия) представляют собой условные (технические) императивы.

Отсюда для нас вытекают два вопроса: 1. На каком основании Макиавелли придает политическому действию чисто функциональный модус? 2. Есть ли в таком случае какие-либо сдерживающие политический произвол и ограничивающие насилие власти противовесы?

Начнем с ответа на последний вопрос. Разумеется, такие противовесы легко обнаружить в наложении совокупного масштаба действующих в политике максим, которые к тому же ситуативны, хотя и привязаны, как уже говорилось, к двум основным целям - сохранению власти и достижению победы над политическими врагами. Макиавелли вообще далек от того, чтобы признавать за насилием значение универсального и единственного политическое средства (как, впрочем, и от идеи "правового" в новоевропейском смысле слова ограничения властного произвола). Нет, и к насилию он подходит функционально.

NB.: Можно сказать, что мыслитель в целом следует свойственной западной культуре общей установке на умеренность (clementia): носитель власти, употребляя насилие, ограничивает последнее пределами абсолютно необходимого (пределами, точно исчисляемыми с помощью определенной меры), щадя каждого, кого он может пощадить без урона своей власти (см.: Аверинцев С. С. Византия и Русь: Два типа духовности (Статья вторая: Закон и милость) // Новый мир, 1988. № 9. С. 234).

Сложнее с произволом (ответ на эту часть второго вопроса, как увидим, идентичен рассмотрению другого смыслового пласта макиавеллиевской теории). Хотя одновременно он считает насилие, и в частности превентивную репрессию, наиболее эффективным средством.

По словам самого Макиавелли, князь не должен бояться, что его ославят безжалостным, если ему надо удержать своих подданных в единстве и верности: показав несколько устрашающих примеров, он будет милосерднее тех, кто по своей чрезмерной снисходительности допускает развиться беспорядкам; это обычно потрясает целую общину, а кары, налагаемые князем, падают на отдельного человека (XVII). В целом же Макиавелли считает, что: с врагом можно бороться двумя способами: во-первых, законами, во-вторых, силой. Первый способ присущ человеку, второй - зверю; но так как первое часто недостаточно, то приходится прибегать и ко второму. Отсюда следует, что государь должен усвоить то, что заключено в природе и человека, и зверя; в последнем случае он должен взять примером лисицу и льва; надо быть лисицей, чтобы распознавать западню, и львом, чтобы устрашать волков (XVIII).

Отметим эту "зверочеловечность" государя как необходимое, с точки зрения мыслителя, качество политика. Это означает, что государь кроме обыкновенного человеческого горизонта своего сознания и действия обладает способностью к преодолению заданных человечностью (т. е. добронравием или безнравственностью) границ. Но тогда ради чего, ради какой видимой ему одному цели или ведомой ему одному ценности? Или власть в представлении флорентийца является самоценной?

Интерпретация: Удачное определение имморализма макиавеллиевского понимания власти принадлежит Шопенгауэру: "... Проблема Макиавелли заключалась в вопросе, каким образом государь может во что бы то ни стало удержаться на троне, противодействуя внутренним и внешним врагам? Таким образом, его проблема была вовсе не этической: должен ли государь, как человек, желать этого или нет? - а чисто политической: как он должен поступать, если он этого желает? И вот относительно этого-то Макиавелли и дает руководство, подобно тому как пишут руководства для шахматной игры, от которых, конечно, было бы нелепо требовать ответа на вопрос, морально ли вообще играть в шахматы. Осуждать Макиавелли за безнравственность его сочинения - то же самое, что обвинять учителя фехтования за то, что он не открывает своего курса моральной лекцией против убийства и смертельных ударов" (Schopenhauer A. Kritik der kantischen Philosophie // Arthur Schopenhauer. Samtliche Werke. In 5 Bde. Bd. 1. Stuttgart - Frankfurt am Main, 1976. S. 691).

Рассмотрим сначала то, что мыслитель считает добродетелью и ее противоположностью применительно к государю, а затем то, что он полагает необходимым сказать о целях последнего.

Мы уже видели, что Макиавелли предупреждает от злоупотребления милосердием, как, впрочем, и жестокостью; поэтому пассаж, содержащий предупреждение о недопустимости руководствоваться милосердием, продолжается следующей рекомендацией: князь должен быть осмотрителен в своей доверчивости и поступках, не пугаться себя самого и действовать не торопясь, с мудростью и человеколюбием, чтобы излишняя доверчивость не привела к неосторожности, а слишком большая подозрительность не сделала его невыносимым. Данное утверждение можно понять таким образом, что рекомендация государю состоит в том, чтобы тот не позволял себе быть непосредственным и безусловно последовательным ни в одном из своих "естественно-человеческих" побуждений; государь обязан быть искренним только в неуклонном стремлении к достижению своих целей - сохранения власти и победы над противниками; все остальное - функция от них. Это так, потому что, как мы видели, слишком высоки ставки платежей по счетам государевой непосредственности и добрых побуждений или приступов жестокости в случае нанесения ущерба власти вызванными этими мотивами необдуманными действиями государя, ибо твердая власть и устойчивость государства есть условие повиновения и единства народа и тем самым благополучия общины (общества). Это так еще и потому, что неизменной остается природа человека. Вот и получен ответ на вопрос, который мы ставили выше, - о причине неподпадения политического действия под моральную санкцию: мыслитель ссылается на антропологическое основание; это - традиционный элемент макиавеллистской теории; другая причина - различный масштаб политического действия и нравственной оценки; это - элемент нетрадиционный.

Флорентиец следующим образом выстраивает свое описание политических правил в рамках значимой для нас проблематики соотношения цели и средств. Он вроде бы достаточно традиционно рассуждает о положительных и отрицательных нравственно-психологических качествах государя, его добродетелях и пороках в ряде глав своего трактата с характерными названиями: "О свойствах, за которые хвалят или порицают людей, и больше всего князей" (XV), "О щедрости и бережливости" (XVI), "О жестокости и милосердии и о том, что лучше: быть любимым или внушать страх" (XVII), "Как князья должны держать свое слово" (XVIII), "Каким образом избежать презрения и ненависти" (XIX), "Как поступать князю, чтобы его почитали" (XXI). Но даже в результате ознакомления с одним только списком заглавий нельзя не заметить, что речь идет не о том, чтобы сформулировать простое "зерцало" (свод безусловных правил поведения, или своеобразного государева этикета), а об альтернативно-функциональной модели поведения, рефлексивно и гибко ориентирующейся на изменчивые обстоятельства. Об этом свидетельствуют и сами названия ряда глав; об этом же свидетельствует отсутствие общей рубрикации, название которой точно определяло бы предмет - государеву добродетель как совокупность черт нравственно-ролевого характера однозначно закрепляемых за самой функцией правителя: XV глава, открывающая рубрикационный ряд, трактует о свойствах в оценке людей, не предполагающей ориентации на ролевые константы. Речь идет, если даже судить по названиям, о функционально-игровом подходе: надо сыграть требуемые свойства. Наконец, об этом свидетельствует и то, что эти рубрикации перебиваются чисто техническим вопросом. Глава ХХ трактует о пользе крепостей, хотя и она рассматривает прежде всего ситуативное политическое поведение государя, так как и здесь главным для Макиавелли является демонстрация универсального, значения максимы: все меняется в зависимости от обстоятельств (XX). Остальное - лишь иллюстрация справедливости данной максимы; например, такая: князь, который больше боится народа, чем чужеземцев, должен строить крепости, а правитель, который больше боится чужеземцев, должен этим пренебречь (XX).

И все-таки в макиавеллиевском мире относительности есть определенные константы. Первая, как мы указывали, - общечеловеческая природа, которую государю необходимо изменить (достроить или надстроить) звероподобной сущностью, чтобы быть политически дееспособным. Вторая - рефлексивная, мужественная честность. Макиавелли следующим образом увязывает эти две константы.

Добродетели государя, таким образом, превращаются у Макиавелли из канонических его доблестей (или действительных свойств его характера) в функционально определяемый (политической потребностью) образ в глазах подданных, в проекции рационально-ситуативных правил его поведения, условных императивов; при этом мыслитель разводит и противопоставляет нормативно-оценочный аспект (то, как должно жить) и аспект инструментальный (то, что должно делать).

Интерпретация: В широком смысле речь идет о системе отношений между государем и основными политически значимыми группами - применительно к "гражданскому княжеству" прежде всего (см.: IX), - т.е. в том случае, когда "видный гражданин становится князем ... не злодейством ... а благодаря расположению к нему ... его сограждан". В каждом городе всегда есть народ и знать, говорит Макиавелли, и их чувства весьма различны: "народ не хочет, чтобы знатные им распоряжались и угнетали его, а знатные хотят распоряжаться и угнетать народ; эти два различных стремления приводят в городе к одному из трех последствий: к единовластию, свободе или произволу одной какой-нибудь партии". По мнению Макиавелли, народ - более прочная опора для князя, нежели знать. Он указывает на следующие причины такого положения вещей: властитель, окруженный знатью, зависит от многих, равных ему, что не позволяет ему властвовать так, как он хочет; невозможно удовлетворить знать, не ущемляя интересы многих других, тогда как цели народа "более правые", он всего лишь не хочет, чтобы его угнетали; даже и в том случае, если власть приобретена благодаря поддержке знати и вопреки народу, князь "должен прежде всего постараться привлечь народ на свою сторону", взяв его под свою защиту; "князю необходимо жить с народом в дружбе, иначе у него в несчастии нет спасения". В целом же Макиавелли полагает, что доверие народа - наиважнейший ресурс власти: "... теперь ... для всех князей, кроме турецкого и египетского, важнее удовлетворить народ, чем солдат, потому что народ сильнее солдат" (IX; XIX. - Там же, с. 63-65; 92).

Е.И. Темнов отмечает, что, освободив рассмотрение политики от морали тем самым отделив политику от теологии, Макиавелли заменил "средневековый принцип фидеизма, "веры" (fides) принципом "согласия народа" (consensus), впоследствии ставшим стержнем концепции суверенитета Ж. Бодена и Ж.-Ж. Руссо". В этом смысле флорентийский мыслитель ориентировал власть на необходимость искать сознательной поддержки у "тех, кого позднее во Франции назовут "третьим сословием"" (Темнов Е.И. Указ. соч. // Макиавелли Н. Там же, с. 32). Этот же автор приводит следующий спектр значений, скрывающийся в русском переводе за понятием "народ": "... и сам теоретик, и его современники - Гвиччардини, Паренти, Черратани, Ландуччи, Варки - к началу XVI века давали вполне четкую картину социальной структуры Флоренции. Первую группу населения составляла знатная часть народа, "первые граждане" (il popolo grasso, gli ottimati, i patrizi, i nobili, i cittadini principali, le case grandi, i principali uomini savi) - городская аристократия, фактические руководители Республики. Вторая группа - это тоже народ, но как "всеобщность", "масса". У Макиавелли это il popolo, il popolo minuto, la gente minuta, l’universale, la moltitudine - торговцы, ремесленники, обладавшие гражданскими правами, но фактически отстраненные от руководства государством. Третья группа: la plebe, la infima plebe, il vulgo, la feccia della plebe - это бесправная беднота" (там же, с. 13-14).

Во Флоренции во времена Макиавелли было около 98 тысяч жителей. Но активную часть ("первые граждане" - земельные аристократы, купцы, владельцы мануфактур, богатые ремесленники - те, кто имел право участвовать в заседаниях Большого совета, своего рода народного собрания, олицетворявшего Республику) составляли только 3200 человек. В зависимости от состава Большого совета - несколько сот аристократов или несколько тысяч оптиматов - режим правления назывался тиранией или демократией соответственно (см.: Бурлацкий Ф. М. Указ соч. С. 36).

Стержневая детерминанта того, что должно делать - "условия человеческой жизни" (главным из которых является сама природа человека). Вот как продолжает эту тему Макиавелли в гл. XVII (обсуждая вопрос о том, что лучше: чтобы государя любили или его боялись) и в гл. XVIII.

Наконец, последняя тема - проблема ограничения функциональной свободы государя, ориентация его на перспективную историческую цель. Первое, что важно отметить, это утверждение Макиавелли (в противовес традиционным античной фаталистической и христианской теистической точке зрения) проективной свободы и ответственности. Известно, говорит он, что многие держались и держатся мнения, будто дела мира так направляются судьбой и Богом, что люди с их умом ничего изменить в этом не могут, а наоборот, совершенно беспомощны. В таком случае можно было бы сказать, что не стоит прилагать никаких самостоятельных усилий, а надо всецело отдаться в руки судьбы. Это мнение еще больше утвердилось в наши времена благодаря великим переворотам, совершившимся и совершающимся каждый день у нас на глазах наперекор всякой человеческой предусмотрительности. Однако, дабы не была утрачена наша свободная воля, можно предположить, что судьба распоряжается половиной наших поступков, но управлять другой половиной ... она предоставляет нам самим" (XXV).

Макиавелли уподобляет судьбу напору бурной реки, затопляющей берега и крушащей все на своем пути. Но, как и в случае с рекой, ничто не мешает предусмотрительно принять меры защиты в отношении слепого произвола судьбы, которая проявляет свое могущество там, где нет силы, которая была бы заранее подготовлена, чтобы ей сопротивляться (там же).

Иными словами, в этом пункте доминантным становится такое определение политики, которое вводит временное измерение под аспектом цели, а именно - ответственно проектируемое будущее. Данная установка усиливается признанием изменчивости характера времени, его содержания: счастлив тот, кто сообразует свой образ действий со свойствами времени, и столь же несчастлив тот, чьи действия с временем в разладе (там же).

Отсюда неявно следует правило: изменившееся время требует новых политических средств или смены политического лидера, если властвующий недостаточно гибок и предусмотрителен.

И вот здесь-то выясняется главный ориентир политической ответственности, ограничивающий функциональную свободу государя, - перспективная национально-государственная задача - освобождение Италии от "варваров" и ее политическое объединение под эгидой единого главы. Именно эта задача является мерилом подлинного величия государя, подчиняя себе благочестивую жестокость (XXI), как и остальные функциональные, казовые "добродетели" политика, превосходящие обычную меру человеческого и поражающие воображение.

Мы видим, таким образом, что макиавеллиевская оппозиция по отношению к теистической и фаталистической точкам зрения на самом деле имеет еще один источник, связана не только с осознанием новизны своих взглядов, не укладывающихся в догматически-каноническое русло. Эта оппозиция вызвана также протестом против оправдания апатичного бездействия и национального оцепенения, примиряющего с унижением Италии. На выход из этого состояния ориентирует общезначимая национально-государственная идея, имеющая мобилизационно-консолидирующее значение; она, по мысли Макиавелли, должна найти своего конкретного носителя и исполнителя - принцепса, который бы стал живым, личностным ее воплощением (он "заряжен" на активное действие, отдает предпочтение осмотрительному натиску, а не осторожности). Здесь, однако, намечается тема глубокой внутренней противоречивости политики. Общезначимость национально-политической цели противоречит и функциональной, и элитарной установкам. И если ограниченность, приземленность функционального аспекта (с какой стати "народ", моральные качества которого Макиавелли отнюдь не был склонен идеализировать, объединится вокруг принцепса и станет способным к жертвам?) снимается подчинением властного действия возвышенной задаче исторического творчества как "преодоления судьбы" (идеальная цель оправдывает жестокость дела: на службе у дела - благочестивая жестокость), то проблема изолированности элитарного сознания остается. Макиавеллиевское понимание политики необходимо имеет специфику, связанную с констатацией безотрадного одиночества ее элитарного творца ("в мире нет ничего, кроме толпы"), вынужденного следовать по пути, известному ему одному и обладающего видением недоступной (по полноте осмысления) для других исторической цели; ведь и воодушевление этой разделяемой окружением государя и народом (но до конца не понимаемой) целью зависит от "величия" принцепса, его пугающе-непонятной "сверхчеловечности".